Архив за месяц: Январь 2021
Конфуз
Было это давно, когда я был молод, легкомыслен и не обременён содержанием дачи. Однажды по весне мне позвонил отец, дело было в субботу вечером, и виноватым тоном попросил о помощи. На родительский огород привезли долгожданный навоз. Самосвал вывалил бесценный груз у дороги, и теперь его надо было переместить на территорию участка. Работать предстояло в воскресенье. Большого энтузиазма эта перспектива у меня не вызвала. Я рассчитывал скоротать выходной день как-то более содержательно, может даже обогатить внутренний мир, а тут навоз. Но и уклониться было невозможно. Я представил папу, беспомощно созерцающего зловонную кучу, и согласился. Более того, привлёк к мероприятию своего приятеля, о котором, собственно, и пойдёт речь.
Весь день мы пластались как угорелые. Отец возил навоз на тачке, мы с приятелем таскали его в старой оцинкованной ванне. Управились засветло. Отмыться от пота и специфического аромата решили в пруду, за дорогой. Вода, помню, была ледяной, но куда деваться? Приятель мой здоровьем крепким не отличался с детства, постоянно пропуская занятия в школе, когда к нему домой приходил врач, водил холодным стетоскопом по рёбрам и, засунув в рот блестящую лопаточку, предлагал сказать «А».
Вот и теперь, распаренный, окунувшись в бодрящую воду пруда, простудился. Ночью его стала донимать боль внизу живота, а поутру, пойдя в туалет, он обнаружил в моче сукровицу. Своё недомогание мой приятель связал не со вчерашним купанием, а с романтическим свиданием, что состоялось у него пару дней назад. О воспалении мочевого пузыря он слыхом не слыхивал, зато хорошо был наслышан о другой хвори, которой, как он решил, с ним поделилась его новая знакомая. Решил и обречённо поплёлся в диспансер, в названии которого упоминалось имя римской богини красоты, любви и плодородия. Диспансер располагался на второстепенной, но известной всем жителям Лиепаи улице, носящей имя Эдуарда Вейденбаума. Чем был знаменит тот Вейденбаум, мало кто знал. Чем занимался диспансер, знали все.
Отсидев в коридорчике небольшую очередь, мой приятель был приглашён в кабинет, где пожилая докторша-латышка велела спустить трусы, а молоденькая её помощница стала заполнять анкету. Докторша, имея целью взять мазок для последующего анализа, ввела в мочеиспускательный канал пациента тонкий инструмент и, не теряя времени даром, решила получить от него дополнительную информацию.
— Скажите, — обратилась она к моему приятелю, — а… — и помедлила, подыскивая необходимые русские слова.
Приятель широко раскрыл рот и произнёс:
— А-а-а… — то есть, послушно выполнил, как ему казалось, требование врача.
Думаю, в данной ситуации нельзя его судить строго. Ну, хотя бы потому, что он впервые был на приёме у венеролога, опыта такого обследования не имел и, понятно, волновался. И потом, может, напряжение голосовых связок каким-то образом влияет на слизистую оболочку с противоположного конца, кто их знает. Хотя, странно, конечно.
Докторша с двадцатилетним стажем впервые столкнулась с подобной реакцией пациента на рутинную процедуру и не сразу разобралась в ситуации. Услышала только за спиной стук и, повернув голову, увидела, что сестричка уронила голову на недописанную анкету и конвульсивно сотрясается всем телом. Потом снова посмотрела на пациента и только тут осознала фантасмагорию сцены: тот стоял со спущенными штанами со спицей в канале и старательно тянул букву «А».
Очередь посетителей в коридорчике от взрыва гомерического хохота медиков дружно напряглась. Ну вот каких звуков можно ждать из-за двери врачебного кабинета? Никого бы не удивило жужжание аппаратуры, или вопли больного, или, допустим, крики «Мы его теряем!» с последующей беготнёй по коридору. Но хохот персонала, сопровождающийся стонами и повизгиванием, был здесь совершенно неуместен. Что их там так рассмешило? Нет, ну что?
Говорят, смех лечит. Это – смотря какой. Иной может и убить. Но ни врач, ни медсестра не задохнулись тогда в приступе пароксизма, хотя, думаю, были близки к этому.
А всё вышеизложенное мне в подробностях описал сам её участник, хотя мог бы и умолчать о конфузе. Поделиться таким способен лишь человек, обладающий обострённым чувством самоиронии. Так выяснилось, что мой приятель этим чувством обладает в полной мере.
Последняя любовь жены писателя
Глава 1
Жил-был один писатель. Не в том смысле, что писателей – прорва, а достоин именоваться писателем один: этот. Нет, конечно. Обычный человек, слегка за пятьдесят. Честно говоря, хорошо за пятьдесят. Точнее, ближе к шестидесяти, неважно. В общем, писатель как писатель. Даже без бороды. Просто рассказ именно про него. И про его жену, как следует из заголовка.
Ну вот. Жил он, значит. Писал буквы. Из букв получались слова. Слова складывались в строчки. Люди эти строчки читали. Смеялись, плакали, задумывались о жизни. И платили ему деньги. Конечно, не ему непосредственно, а в кассу книжного магазина. На эти деньги за вычетом налогов он и жил. Жил неплохо. Грех жаловаться.
Должно быть, писатель он был хороший, раз люди платили деньги за буквы на бумаге. Не за паштет, который можно намазать толстым слоем на свежую булку, не за пиво, с которым можно устроится на диване и смотреть телевизор, а за чёрные буквы на белой бумаге. Что-то людям нравилось в этих знаках, расставленных им в только ему ведомом порядке.
И была у него жена. Так и будем её звать: жена писателя. Деловая практичная женщина. Светлая голова. И не только потому, что закрашивала проступающую седину светлой краской. Помоложе его. Именно, помоложе, а не юная вертихвостка с глупыми глазами. Да! Ещё она была очень привлекательна –царственная посадка головы, фигура, ноги, все дела. И не то, чтобы красавица, хотя, безусловно, — симпатична, а словно светилась изнутри. Мужики на неё посматривали. Ей это нравилось, ему – льстило.
Занималась она в последнее время тем, что помогала ему. Тут вот что: писал он сам, без помощников, а вот работать с его литературным агентом и адвокатом, держать под контролем сроки выполнения договора с издательством или театром, проявить твёрдость в вопросе с авансом под сценарий, да взять ту же оплату счетов за бытовые услуги — об этом не могло быть и речи. Не было у писателя ни желания, ни времени отвлекаться на ерунду, не имеющую к творчеству никакого отношения. И хотя ерунда оформлялась с использованием всё тех же знакомых ему букв, складывались они в какие-то ужасные слова: «именуемый в дальнейшем», «вышеперечисленных пунктов» … Ну что говорить, если обычное слово «декларация» вгоняло его в оторопь. А его жене, давалось всё это без видимых усилий и, что немаловажно, позволяло ощущать свою необходимость. Хотя, как он подозревал, и удовольствия большого не доставляло. Натура творческая, находила она удовольствие в другом.
В гостиной, в уютном закутке между окном и буфетом стоял небольшой этюдник. По лёгкому запаху скипидара, по загрунтованным картонкам и холстам, натянутым на миниатюрные подрамники, можно было понять, что работает здесь художник. Пишет маслом. А по сюжетам, аккуратной манере письма, другим неуловимым нюансам, было ясно, что художник – женщина. Из этого никоим образом не следует, что живопись была плохая. Или наивная. Или слащавая. Кроме прочего, разглядывая готовые работы, можно было смело сказать, что автор обладает, ну если не талантом, то явными способностями. В принципе, так оно и было. В юности жена писателя (не будучи в то время ещё ничьей женой) поступала в престижный художественный ВУЗ, но не прошла по конкурсу. Мест в общежитии не хватало, и приёмная комиссия, при прочих равных, иногородних отсеивала.
Две её картины в добротных рамах висели в кабинете писателя. Когда дети выпорхнули из гнезда, он в освободившейся детской пару лет назад оборудовал полноценный кабинет, стену которого и украсили картины.
На одной была изображена залитая солнцем лужайка. На траве – тень сидящей собаки. Только тень. Присутствие собаки угадывалось. Тут же ярким пятном на зелёном фоне лежал прокушенный резиновый мячик и поводок с ошейником. Такой вот натюрморт.
На другой – портрет их первого внука вполоборота. И, хоть лица почти не было видно, по характерному наклону головы и поднятой руке, он был несомненно узнаваем.
Этот портретик в течение вот уже трёх лет безуспешно выпрашивала у них дочка. Писатель отшучивался: «получишь в наследство». Жена смеялась: «да отдай ты ей, я ещё напишу».
Она и в самом деле была плодовитым художником.
Большое количество её работ украшали стены квартир и офисов их родственников, друзей и знакомых. Жена раздаривала их, что называется, направо и налево, по поводу и без, проницательно определяя, кому они искренне нравятся. Впрочем, некоторые продавала, и порой очень успешно. Ему зачастую было жалко. Она это видела и иногда дарила или отвозила их в салон назло, в наказание за какой-нибудь его проступок.
Какой? Да, мало ли…
Ну, например, будучи человеком весёлым и общительным, он зачастую подразнивал жену, заигрывая в её присутствие с девчонками кассиршами универмага. Его шуточки вносили в их монотонную работу чуток разнообразия. Завидев его в очереди, они заранее улыбались. Жена понимала, что в некоторых случаях этот лёгкий, ну, флирт что ли, может иметь вполне определённое продолжение. И что будет это продолжение или нет, зависит только от него. Не доверяла она ему? Вообще-то доверяла…
Но, опасения её, видимо, всё же имели основание. Это он понял, заскочив как-то в их супермаркет. И уже, выйдя с покупками на стоянку, увидел трёх свободных от смены кассирш. Те заулыбались ему, как старому знакомому и защебетали, перебивая друг друга:
— Ой, здравствуйте! А это вас вчера по телевизору показывали? А это ваша машина, да? Ой, а покатайте нас. У нас выходной. Ну, пожалуйста!
— Да вы что, красавицы, я уже старый – девчонок катать.
— Ну, какой же вы старый?
— Вон, пацаны пусть вас катают.
— Да не умеют они!
— Что, катать не умеют?
— А и катать тоже.
Могла жена обижаться на такие мелочи? Могла, конечно. Вообще, с возрастом в их отношениях причины для взаимных обид становились всё мельче, сами же обиды – всё тяжелее.
Если в молодости за бурной ссорой следовало не менее бурное примирение, то теперь из-за какого-нибудь пустяка они могли не разговаривать неделю. Просыпаясь утром, он первым делом вспоминал, разговаривают они или нет, совершенно при этом не помня причины очередной размолвки.
Да. И вот она от него ушла. Точнее, уехала. А ещё точнее, улетела. На красивом самолёте. Писатель привык мыслить словами и стал разбираться. Казалось бы, уехать, а, тем более, улететь можно гораздо дальше, чем уйти. Ан нет! Уйти можно в дверь напротив, но так далеко, что никаким самолётом не догонишь. Даже самым красивым.
Короче говоря, именно улетела, а не ушла.
