Последняя любовь жены писателя

Глава 1

Жил-был один писатель. Не в том смысле, что писателей – прорва, а достоин именоваться писателем один: этот. Нет, конечно. Обычный человек, слегка за пятьдесят. Честно говоря, хорошо за пятьдесят. Точнее, ближе к шестидесяти, неважно. В общем, писатель как писатель. Даже без бороды. Просто рассказ именно про него. И про его жену, как следует из заголовка.

Ну вот. Жил он, значит. Писал буквы. Из букв получались слова. Слова складывались в строчки. Люди эти строчки читали. Смеялись, плакали, задумывались о жизни. И платили ему деньги. Конечно, не ему непосредственно, а в кассу книжного магазина. На эти деньги за вычетом налогов он и жил. Жил неплохо. Грех жаловаться.

Должно быть, писатель он был хороший, раз люди платили деньги за буквы на бумаге. Не за паштет, который можно намазать толстым слоем на свежую булку, не за пиво, с которым можно устроится на диване и смотреть телевизор, а за чёрные буквы на белой бумаге. Что-то людям нравилось в этих знаках, расставленных им в только ему ведомом порядке.

И была у него жена. Так и будем её звать: жена писателя. Деловая практичная женщина. Светлая голова. И не только потому, что закрашивала проступающую седину светлой краской. Помоложе его. Именно, помоложе, а не юная вертихвостка с глупыми глазами. Да! Ещё она была очень привлекательна –царственная посадка головы, фигура, ноги, все дела. И не то, чтобы красавица, хотя, безусловно, — симпатична, а словно светилась изнутри. Мужики на неё посматривали. Ей это нравилось, ему – льстило.

Занималась она в последнее время тем, что помогала ему. Тут вот что: писал он сам, без помощников, а вот работать с его литературным агентом и адвокатом, держать под контролем сроки выполнения договора с издательством или театром, проявить твёрдость в вопросе с авансом под сценарий, да взять ту же оплату счетов за бытовые услуги — об этом не могло быть и речи. Не было у писателя ни желания, ни времени отвлекаться на ерунду, не имеющую к творчеству никакого отношения. И хотя ерунда оформлялась с использованием всё тех же знакомых ему букв, складывались они в какие-то ужасные слова: «именуемый в дальнейшем», «вышеперечисленных пунктов» … Ну что говорить, если обычное слово «декларация» вгоняло его в оторопь. А его жене, давалось всё это без видимых усилий и, что немаловажно, позволяло ощущать свою необходимость.  Хотя, как он подозревал, и удовольствия большого не доставляло. Натура творческая, находила она удовольствие в другом.

В гостиной, в уютном закутке между окном и буфетом стоял небольшой этюдник. По лёгкому запаху скипидара, по загрунтованным картонкам и холстам, натянутым на миниатюрные подрамники, можно было понять, что работает здесь художник. Пишет маслом. А по сюжетам, аккуратной манере письма, другим неуловимым нюансам, было ясно, что художник – женщина. Из этого никоим образом не следует, что живопись была плохая. Или наивная. Или слащавая. Кроме прочего, разглядывая готовые работы, можно было смело сказать, что автор обладает, ну если не талантом, то явными способностями. В принципе, так оно и было. В юности жена писателя (не будучи в то время ещё ничьей женой) поступала в престижный художественный ВУЗ, но не прошла по конкурсу. Мест в общежитии не хватало, и приёмная комиссия, при прочих равных, иногородних отсеивала.

Две её картины в добротных рамах висели в кабинете писателя. Когда дети выпорхнули из гнезда, он в освободившейся детской пару лет назад оборудовал полноценный кабинет, стену которого и украсили картины.

На одной была изображена залитая солнцем лужайка. На траве – тень сидящей собаки. Только тень. Присутствие собаки угадывалось. Тут же ярким пятном на зелёном фоне лежал прокушенный резиновый мячик и поводок с ошейником. Такой вот натюрморт.

На другой – портрет их первого внука вполоборота. И, хоть лица почти не было видно, по характерному наклону головы и поднятой руке, он был несомненно узнаваем.

Этот портретик в течение вот уже трёх лет безуспешно выпрашивала у них дочка. Писатель отшучивался: «получишь в наследство». Жена смеялась: «да отдай ты ей, я ещё напишу».

Она и в самом деле была плодовитым художником.

Большое количество её работ украшали стены квартир и офисов их родственников, друзей и знакомых. Жена раздаривала их, что называется, направо и налево, по поводу и без, проницательно определяя, кому они искренне нравятся. Впрочем, некоторые продавала, и порой очень успешно. Ему зачастую было жалко. Она это видела и иногда дарила или отвозила их в салон назло, в наказание за какой-нибудь его проступок.

Какой? Да, мало ли…

Ну, например, будучи человеком весёлым и общительным, он зачастую подразнивал жену, заигрывая в её присутствие с девчонками кассиршами универмага. Его шуточки вносили в их монотонную работу чуток разнообразия. Завидев его в очереди, они заранее улыбались. Жена понимала, что в некоторых случаях этот лёгкий, ну, флирт что ли, может иметь вполне определённое продолжение. И что будет это продолжение или нет, зависит только от него. Не доверяла она ему? Вообще-то доверяла…

Но, опасения её, видимо, всё же имели основание. Это он понял, заскочив как-то в их супермаркет. И уже, выйдя с покупками на стоянку, увидел трёх свободных от смены кассирш. Те заулыбались ему, как старому знакомому и защебетали, перебивая друг друга:

— Ой, здравствуйте! А это вас вчера по телевизору показывали? А это ваша машина, да? Ой, а покатайте нас. У нас выходной. Ну, пожалуйста!

— Да вы что, красавицы, я уже старый – девчонок катать.

— Ну, какой же вы старый?

— Вон, пацаны пусть вас катают.

— Да не умеют они!

— Что, катать не умеют?

— А и катать тоже.

Могла жена обижаться на такие мелочи? Могла, конечно. Вообще, с возрастом в их отношениях причины для взаимных обид становились всё мельче, сами же обиды – всё тяжелее.

Если в молодости за бурной ссорой следовало не менее бурное примирение, то теперь из-за какого-нибудь пустяка они могли не разговаривать неделю. Просыпаясь утром, он первым делом вспоминал, разговаривают они или нет, совершенно при этом не помня причины очередной размолвки.

Да. И вот она от него ушла. Точнее, уехала. А ещё точнее, улетела. На красивом самолёте. Писатель привык мыслить словами и стал разбираться. Казалось бы, уехать, а, тем более, улететь можно гораздо дальше, чем уйти. Ан нет! Уйти можно в дверь напротив, но так далеко, что никаким самолётом не догонишь. Даже самым красивым.

Короче говоря, именно улетела, а не ушла.

Улетела с подругой на Кипр. Обидно было, что свой отъезд («отлёт»- звучит как-то не применительно к жене – не в качестве же второго пилота она улетела) жена готовила втайне от него. Опять неточно. Не в смысле «Тс-с, никому!», а просто в ходе приготовления к отъезду не ставила его в известность. Хотя, он всё это время как-то ощущал, что что-то происходит. А приготовления были, как он понимал, связаны с определёнными хлопотами: визы, путёвки, что там ещё, какие-то страховки, небось. Деньги, наконец. И ни гу-гу. Обидно.

Здесь надо сказать, что её задачу облегчали холодные в последние полгода их отношения. Да, какие, собственно, отношения!.. «Доброе утро», «спасибо», «пожалуйста», «спокойной ночи». Спали в разных комнатах.

Была ли в его обиде доля ревности? Была. И даже – изрядная. Вот этого он боялся серьёзно: своей ревности. Нет, не последствий: ну, там, вызова соседями милиции из-за ночного дебоша с разрыванием норковой шубы. Ни в коем случае.

Просто, в своё время, давно, когда он был женат в первый раз… Тут уместно привести известную шутку: «Что такое счастье? Иметь красивую жену. А что такое несчастье? Иметь это счастье». А она была молода и ослепительно красива, его первая жена. Кукла!

Из всего этого можно понять, что ему нравились красивые женщины. Он женщинам тоже нравился, несмотря на свою заурядную внешность. А всё, благодаря тем же словам, которые в общении с ними он уже не писал, а произносил. Как-то так получалось, что им снова хотелось с ним встретиться, чтобы услышать эти его слова. Однако отвлеклись.

Ревновал он первую жену страшно. И это слово он применил здесь совсем не случайно. Хотя, она, вроде бы, и поводов особых не давала. Так, взгляды, улыбочки. «Ну что ты ему улыбаешься?»  «Он мне первый улыбнулся». «Он что, твой знакомый?» «Нет, впервые вижу». «Вот только не ври, не ври! Ты что, не понимаешь, чего мужикам от тебя надо?! Просто так улыбаются только дегенераты!»

Господи, — думал он, — она либо шлюха, либо святая.

Словом, довёл он себя до форменной паранойи. Дошло дело до того, что нанял он человека с японской длиннофокусной оптикой. Нанял за немалые деньги. Деньги у него тогда были. Только что в Детгизе вышла его первая книжка, и «Ералаш» заказал ему четыре сценария по ней. Ну вот, нанял он этого соглядатая (частных детективов тогда не было), и через неделю получил от него полный отчёт о каждом шаге её в его отсутствие. Ничего предосудительного. Ну, то есть, вообще!

А ревность, она ведь что? Она не признаёт никаких доводов «против», а признаёт только «за». Тут всяко лыко — в строку. Ну, скажем, собрание жилищного кооператива. «Она на него ни разу не посмотрела! На всех смотрит, а на него – ни разу! Даже случайно не взглянет. И вот это как раз её и выдаёт. Как тщательно скрывает! Ага, всё–таки посмотрела. Значит, не выдержала».

И он стал подозревать нанятого фотографа. Поскольку она не могла быть настолько безупречной, значит, он ей открылся и, воспользовавшись шантажом, получил второй гонорар. И уж, конечно, не деньгами.

После чего писатель умудрился как бы случайно устроить их встречу, чтобы проследить реакцию обоих. Вывод был сделан сразу: оба лгут. Привет из палаты №6.

Его друг, который, что называется, ближе брата, и от которого у него не было секретов, напуганный его состоянием, обещал свести его с известным психологом. Психоаналитиком?

Друга, кстати, он тоже подозревал.

С течением времени выяснилось, что она была не шлюха и не святая, а просто дура. Ну, натурально – кукла. Они с ней расстались, и всё само прошло. Безо всяких аналитиков.

И вот, вспомнив всё это, он теперь испугался всерьёз.

Оказывается, зародыш ревности жил внутри него всё это время. Жил, не подавая признаков жизни. И вот теперь, разбуженный от анабиоза и щедро питаемый обоснованными подозрениями, рос на глазах, превращаясь в маленького, злобного хищника. В хорька, пожирающего его изнутри.

Хорёк вгрызался в него вопросами, ответы на которые он искал и не мог найти. Почему, например, он не был посвящён в подготовку к отъезду на ранней стадии? И посвящён в тот момент, когда уже ничего нельзя было изменить: билеты в оба конца на руках, гостиница забронирована. И ледяная фраза: «…мы с подругой летим на Кипр».

Впрочем, изменить можно было. Да, хотя бы, бросить в камин её паспорт. Но, на такой поступок он был не способен. И она это знала.

Его знакомый режиссёр, муж этой самой подруги, отпускал жену легко. «Да, брось ты! Десять дней! Соскучиться не успеем. Зато спокойно распишем пулю – другую. Пусть проветрятся. Ерунда».

Нет, курорт – не ерунда. Видел – перевидел он эти курорты. Да и подруга – артистка, в общем-то, хорошая, душевная баба, но не в обиду будь сказано режиссёру, — шалава, каких поискать.

Вечером накануне отъезда жены он сидел в кабинете перед телевизором. Просмотрел новости на «Евроньюс», переключился на «Энимал планет». Шла передача из жизни больших кошек. Диктор комментировал жуткую сцену. Молодой лев, изгнав из стаи старого и став вожаком прайда, первым делом душит львят – детей своего предшественника.

Сознание писателя отметило сюжет: «пригодится», а мысли были заняты другим. Сами собой складывались варианты, связанные с этой акцией жены. Это с его-то воображением!

Ну, нет легче добычи для профессионала – перехватчика, чем утомлённая рутиной долголетнего замужества, обделённая мужским вниманием женщина, — думал он, угрюмо глядя в экран.

Дама бальзаковских лет, жена его выглядела замечательно. Незнакомые люди возраста ей и близко не давали. Когда вела за руку внука, могли спросить, например: «Сколько вашему сыну?». Генетика, видимо. Да ещё фитнес, правильное питание. А в последнее время и вовсе расцвела. Выглядела лучше той же подруги, хотя была на два года старше. Или последний приступ молодости? Гормоны, мать их!

Видимо, всё же чувствуя себя виноватой, жена решила наладить отношения. Впервые, считай, за полгода. Закончив укладку чемодана, пришла к нему в кабинет, села на подлокотник кресла. Взяла его за руку.

Говорила, что чужие мужчины вызывают у неё чувство брезгливости, чтобы он не смел её подозревать. Вспомнила, что они венчаны перед Господом.

Он убрал руку, молчал и хмурился. Примирения не получалось.

Оскорблённая его неприступностью, назвала его импотентом с сорока лет, жадным, злопамятным типом и, призвав в судьи Бога, ушла, хлопнув дверью.

— …и львица снова готова к спариванию, — сказал диктор.

— Полагаете? —  спросил писатель и, подумав над последними словами жены, утвердился в мысли, что во власти женщины сделать из мужчины, как героя-любовника, так и заправского импотента. Ну, скажем, если из всей Камасутры, из всех ролевых любовных игр придирчиво выбрать не позу какого-нибудь там лотоса или наездницы, не роль распутной медсестры или строгой учительницы, а роль сырого осинового бревна, превращая акт плотской любви в тягостное исполнение супружеского долга. Да нет, конечно, импотентом он не был, тьфу-тьфу. А что же там, в самом деле, было-то, в сорок лет? Да, да, да — их первый семейный кризис. И тоже, кстати, связанный с её зарубежной поездкой. Ездила она тогда по профсоюзной путёвке. В Болгарию, кажется.

А что касается брезгливости… Безусловно, может вызвать брезгливость распространённый тип курортного кобеля: масляные глазки, непристойные шутки, суетливые ручонки.

А если мужик ведёт себя солидно? Галантен. Подаёт руку при выходе из экскурсионного автобуса. И не тебе одной, а и милой старушке с фотоаппаратом. Уделяет внимание всем, но улыбкой и взглядом выделяет из группы тебя одну.

Или влюблённость отменена Всевышним?

И причём брезгливость к чужим мужчинам, если близкий мужчина всегда сначала бывает чужим. Пока не осветит его ярким светом любовь, выявляя все достоинства и лишая всех недостатков. У шахтёров источник света располагается на лбу. И, благодаря этому, они видят предмет без теней.

А, может быть, вся эта поездка – суть рандеву? Девчонкой бегала к часам на углу. В зрелые годы полетела на Кипр. Это так романтично!

Знакомый писателя, художник реставратор, познакомился в Интернете с женщиной украинкой. Он – вдовец из Москвы, она – разведёнка из Днепропетровска. Через год поженились. А впервые реально увиделись на нейтральной территории – в Минске.

Тем более, что жена последнее время, забросив домашние дела, из сети не вылезала. Компьютер ей подарили на день рожденья дети. Теперь у каждого из них был свой. И засиживалась она в Интернете порой до глубокой ночи. Без большого интереса столько не высидишь, а в общении с интересным собеседником время бежит незаметно. «Это что, уже второй час?».  «Да нет, третий». «Надо же, заигралась!»

Тогда же и заметил он в ней этот самый расцвет. А вместо серой темы одиночества в её картинах опять заиграли красками фантастические цветы и птицы.

Вот когда начался период их отчуждённости! Да. Именно тогда он стал замечать, что жену раздражают его поступки, привычки, шутки, просто его голос. Впрочем, она и не скрывала этого, демонстративно захлопывая дверь его кабинета, когда он слушал джаз на виниле. Или, распахивая настежь окно, когда он, благоухая одеколоном после бритья, выходил к завтраку. Или, когда, придя, промокшая, с вывернутым от ветра зонтом, швыряла его в угол и уходила в ванную сушить феном голову. При этом с таким чувством закрывала за собой дверь, что с полки, было слышно, падал шампунь. Красноречиво давая понять, кто тут является причиной всех её неурядиц. Будто он Зевс, вызывающий по своей прихоти грозу. Нашёл, мол, время! Ясно было, как день, что эта сцена, полная страсти, была разыграна для него. Будь она дома одна, вела бы себя по-другому, — думал писатель и участливо спрашивал через дверь, чем он может загладить свою вину? После чего с удовлетворением слышал, как фен, имея целью заглушить его голос, переключался на максимум.

Что-то, а, вернее, кто-то вытеснял его из её сердца.

И вспомнил он в связи с этим один вечер. Их с женой пригласили в театр. Там праздновали одновременно открытие сезона, успешную премьеру и юбилей творческой деятельности режиссёра. Был спектакль, кстати, по его пьесе, после спектакля уморительный капустник, в который по ходу действия оказались вовлечены все приглашённые, потом банкет. Писатель тогда чуть перебрал и когда, пошатываясь, спускался в туалет, увидел в нише под лестницей целующуюся пару. Это была жена юбиляра и известный в театральных кругах красавец ловелас.

А буквально через несколько минут, снова сидя за праздничным столом, она, неверная, уже с неподдельным обожанием смотрела на мужа и, покусывая его за ухо, что-то шептала ему. Тот, обнимая её ниже талии, жмурился, как кот, и блаженно улыбался. А в дверях, играя желваками, страдал ловелас.

Писатель со стороны смотрел на эту сцену, как Господь Бог, для которого нет секретов и которому всё известно. Смотрел и, как ни странно, завидовал режиссёру. Хотя, чему тут было завидовать?

У подруги жены было большое сердце, где многим находилось место. В отличие от его жены, у которой сердце было одноместным.

Просыпаясь по утрам, она уже была раздражена, обнаружив рядом его. Ведь, каждое наше пробуждение – суть маленькое рождение. Человек спит и не знает, кем проснётся: бездомным бродягой на теплотрассе или олигархом в одной из спален трёхэтажного особняка. Нет, не видел он радости в её глазах по утрам. Вот так однажды утром в его сознании возникло горькое слово «постылый». Возникло и надолго укоренилось. Потом он стал замечать, что в нём развивается какой-то комплекс вины. С этим надо было что-то делать. И как-то, засидевшись в кабинете за работой допоздна, он постелил себе там же, на стареньком раскладном диване. Жена восприняла это с каким-то даже облегчением. С той ночи так и повелось.

Ещё он заметил, что жена размещает свои работы в сети. «Для кого?» — злобно шипел хорёк. И, вообще, ежевечернее, приготовив на скорую руку ужин и, прибрав после него, она начинала маяться, становясь особенно раздражительной. Он уходил к себе и думал, что, действительно, компьютерная зависимость – не пустой звук.

Как-то раз, желая прочесть дочкино сообщение, он без задней мысли спросил у жены изменённый код доступа её эмэйла. «Ты собираешься просматривать мою почту?» — спросила жена. Эта фраза неприятно резанула его слух. Всю жизнь почта у них была общей. Те же конверты из почтового ящика вскрывались что им, что ей, не глядя на адресата. Из своих паролей он тайны тоже не делал.

А однажды поздним вечером он зачем-то заглянул в её закуток. Спросить что-то хотел? Она была в сети и, заметив его появление слишком поздно, панически защёлкала мышкой, меняя изображение на мониторе. Он увидел на экране в отражении окна фоновую картинку и усмехнулся. И она увидела, что он увидел, и смотрела на него честными глазами, в которых была ложь. На следующий день экран её монитора был чуть повёрнут. Ровно настолько, чтобы изображение на нём не отражалось в окне.

Так он обнаружил, что у неё появились от него секреты.

 

Глава 2

 

Секретом от мужа стал один её постоянный собеседник в сети. Секрет добавлял в кровь капельку адреналина. Её возбуждало ощущение чего-то запретного. Контакт был волнующий, но всё же виртуальный. Общаясь вот уже с полгода, они даже фотографиями не обменялись. Может быть, боялись разочароваться. Да и о чём может рассказать плоская фотография?

А тут – живой человек! С которым говорено – переговорено. И сказка под названием Кипр.

Первое свидание. Время – двенадцать. Рецепшн отеля. От волнения сердце колотится так, что это видно окружающим. И очень интересно, но и очень страшно.

Ну, ни одно же печатное издание, ни одна теле-радиопередача перед наступлением отпускного сезона не упустят случая предупредить о возможных бедах и неприятностях, поджидающих доверчивых соотечественников в тёплых странах, о коварных мошенниках и аферистах, раскинувших свои сети на горячем песке экзотических пляжей.

За колонной прячется подруга с газовым баллончиком. В засаде ждёт условного сигнала тревоги.

Подруга едва ли не с самого начала была в курсе дела. Опасаться её не стоило. У неё, конечно, были недостатки, но главный женский порок, да и порок ли — болтливость — у неё отсутствовал. Нет, поболтать она любила. Правильнее сказать, сплетницей она не была.

А, по большому счёту, чего вообще было опасаться? Это была встреча с интересным собеседником, с единомышленником. Встреча с другом. С дру-гом! Не больше. Но, судя по ухмылочкам подруги, в дружбу между мужчиной и женщиной она не верила. А опасаться, по её мнению, в этой ситуации следовало мужа. Кто из них в своих рассуждениях был прав? Посмотрим.

Одним словом, три часа полёта только этому и были отданы: обсуждению предстоящей встречи и всего того, что этой встрече предшествовало.

А предшествовало встрече вот что.

Как-то, блуждая по интернету, жена писателя натолкнулась на стихотворение, прочитав которое, не поверила глазам: в этом стихотворении описывался сюжет одной из её последних картин. Картины, которой, кроме неё самой, никто не видел. А, может быть, картина каким-то непостижимым образом явилась иллюстрацией стихотворения?

Сюжеты настолько совпадали, что, кроме как мистикой, объяснить это было нельзя. Она прочитала стихотворение ещё раз. Да не сон ли это? Стала читать другие стихи этого автора. До чего же близки были темы этих стихов! До чего же понятным – отношение автора к жизни! Если бы она писала стихи, а не картины, под любым из них с радостью поставила бы свою подпись. С небольшой поправкой: стихи были написаны явно мужчиной. И не только потому, что были подписаны мужским ником (в сети это ещё ни о чём не говорит). И не только потому, что «я ждал ответа», а не «я ждала» или «и я увидел маленькую птицу», а не «я увидела». Просто за строчками этих стихов стоял сильный человек. Личность.

Она написала восторженный отзыв о стихах. Среди прочих отзывов. Он ей ответил.

Так завязалось их знакомство, их долгие диалоги, которые они окрестили посиделками у виртуального камина. И чего только они не обсуждали! Каких только не затрагивали тем!

Простившись поздней ночью «до завтра», она весь день жила ожиданием нового выхода в сеть, вспоминала в деталях их последний разговор, вернее — переписку. Обдумывала, что сможет рассказать из прожитого за день.

В этих неспешных беседах (неспешных во многом потому, что она пока не могла быстро управляться с клавиатурой), в их общении её подкупало какое-то трепетное уважение к её мнению, даже, если с ним он не был согласен. А этим она последнее время не была избалована, — уважением к своему мнению. Собеседник не проявлял интереса к ней. То есть, его интересовала её душа, а, не, грубо говоря, тело. В сфере интернетовских общений такое отношение распространённым не было. Ей было это приятно. Но, одновременно и несколько уязвляло женское самолюбие. Совсем немножко. О себе тоже не распространялся. Какие-то выводы можно было сделать из его стихов. Вероятно – бывший спортсмен. Борец? «Это, которые с толстыми шеями? Не может быть». Ухаживает за больной матерью, которая почти не встаёт. Холост?

Хвалил её картины. Особенно те, которые и она считала удавшимися.

Обладал юмором, что она ставила на одно из первых мест, составляя мнение о человеке.

Со временем их общение стало регулярным. Если один из них по своим причинам не выходил в сеть, для другого эти паузы становились едва ли не пыткой, во всяком случае – для неё.

Однажды, раздосадованная недельным его отсутствием, она решила отомстить аналогичным образом, но не выдержала и двух дней.

Как-то, обсуждая города и страны, в которых они побывали, она обмолвилась, что подруга зовёт её слетать на Кипр. Оказалось, что он там был два года назад. Что-то насчёт оффшорного рая. И вполне одобрил выбор подруги, рассказав про остров много интересного. Она пожалела, что в поездке у них с подругой не будет такого замечательного гида и в шутку (?) предложила ему побывать там ещё раз. Он, вроде бы, и был не против, и время позволяло, но оставить больную маму не мог. Помочь вызвалась сестра, жившая в другом городе. Таким образом, всё благополучно разрешилось.

Оставалось согласовать сроки поездок. Но и здесь трудности удалось уладить. Он прилетал в Никосию на день позже них, соответственно позже и улетал.

Итак, холл гостиницы. Низкие кресла под пальмой. Ручеёк – фонтанчик, рыбки. Всё соответствует интернетовской рекламе отеля. В креслах четыре мужика. Ага, к одному направляется дама. Значит, три. Который же?! Господи, только не этот щёголь в лаковых туфлях с внешностью провинциального сутенёра! Ну, пожалуйста! Кажется, нет. Слава Богу. Спи дальше, красавчик.

Вот! Настороженный взгляд поверх глянцевого журнала. На неё. По всему холлу, не поворачивая головы, только глазами. Снова на неё. Журнал отложен. Он! Молод. Лет 30-35. Среднего роста. Небольшие ранние залысины. Шаги навстречу. Голос с хрипотцой. Ладонь тёплая и сухая. «Только бы не брякнуться в обморок!»

Машинально поправлена прядь волос. Сигнал тревоги. Из-за колоны коршуном вылетает подруга. Судорожная отмашка рукой: «Кыш! Да, кыш же!». Мужик резко оборачивается в сторону жеста и видит застывшую в раскоряченной позе женщину, задумчиво созерцающую пальму. Истерический хохот подруг.

А потом три дня экскурсий, пляжа, кафе, магазинов. И шуток, и смеха, и разговоров, разговоров. И куда бы ты не смотрела, всюду встречаешь эти глаза.

Невинная игра «Поймай взгляд». Он смотрит на неё через отражение в зеркальной витрине. Она это видит и резко переводит глаза с отражения – на него непосредственно. Он, пытаясь перехватить её взгляд, следом переводит глаза. Она, в свою очередь, успевает перевести взгляд снова на его отражение. С третьей попытки обманным движением «туда-сюда» он ловит её взгляд. Оба смеются. Выходящая из магазина подруга обижается. Решает, что смеются над её новой шляпой.

На второе утро в дверях гостиничного ресторана после завтрака случайно плечом коснулась его волосатой руки. Половину следующей ночи не могла заснуть — вспоминала прикосновение. «Как девочка, ей Богу».

Третий вечер в отеле. Предприимчивые представители турсервиса сколотили из уроженцев развалившейся страны небольшую мобильную группу для организации досуга: экскурсий и прочего. «В группе дешевле, да и веселей». Сегодня в баре отеля было решено провести банкет по случаю прошедшей днём морской рыбалки. Рыбалка оказалась достаточно успешной, и вся пойманная группой рыба была отправлена на кухню, где её обещали приготовить согласно древним традициям.

Они с подругой спустились в бар. Загорелые, в лёгких открытых платьицах. Туфли шпильки. Лёгкий макияж. Одна блондинка, другая брюнетка. Блондинка – в красном, брюнетка – в белом. Подруга была актрисой и сценический эффект срежиссировала безупречно, вплоть до опоздания на полчаса.

Расчёт более чем оправдался. Когда, войдя с яркого света вестибюля в полутёмный бар, они, просвеченные, остановились под аркой, давая привыкнуть глазам, мужская часть посетителей как-то единовременно выдохнула. «Ух-х…» — пронеслось над залом.

Из глубины бара им помахали, и они, цокая каблучками по каменным плитам, статные, длинноногие и гривастые, как породистые кобылицы, прошли к своей группе.

Милые дамы! Посмотрите, как надо ходить на каблуках. Никогда не передвигайтесь на полусогнутых ногах, демонстрируя походку повреждённого робота. Шагающая нога должна быть выпрямлена до конца. В этом случае, опуская её на землю, вы переносите свой вес на тоненький каблучок и только потом – на всю стопу. Это очень трудно. Но если этот нюанс так и не удалось освоить, то лучше от каблуков отказаться вовсе.

Две полные молодые американки в мятом коттоне презрительно скривили некрашеные губы: «Рашенз!» и спрятали под столик запущенные ноги в пробковых шлёпанцах. А их спутники, не в силах удержаться, проводили завистливым взглядом наших дам. Джентльменов можно было понять. Это было настоящее дефиле! Нет, не проход по подиуму анорексичных моделей с их заученными походками и агрессивно-отрешённым взглядом. Это был выход королев к своим подданным. С улыбками, обращёнными сразу ко всем и к каждому в отдельности.

И были весёлые тосты, и лёгкое местное вино, и вкуснейшая запечённая в горшочках рыба, и живая музыка. И их с подругой утащили к себе немцы, праздновавшие победу своей команды. И они из подаренных им клубных шарфов свернули себе легкомысленные тюрбаны. А потом у немцев их отняли греки, с которыми они танцевали сиртаки. И ещё фотографировались с вездесущими японцами. И снова, и снова она ощущала на себе его восхищённый взгляд. Это когда же вот так на неё смотрел муж?

Нет, что бы там не говорили о главенствующей роли женщины как матери, жены, хранительницы очага, женщина рождена, чтобы нравиться. Кем бы она ни была: примой балета или путевой обходчицей. Чтобы вот так нежиться под взглядом влюблённых глаз.

Музыка смолкла. Оркестр устроил себе небольшой перерыв. И он подошёл к музыкантам и жестом попросил гитару. И седеющий мачо гитарист царственным жестом позволил её взять. И он, вернувшись к своим и взяв на пробу пару аккордов, запел песню её молодости, песню костров и палаток, песню её первой любви: «Ах, гостиница моя, ты гостиница…». У неё перехватило дыхание. После первого куплета она прикосновением руки его прервала и, справившись с волнением, спела второй куплет сама: «Бабье лето, так и быть, не обидится…». Так и спели всю песню, чередуясь. Последний куплет спели дуэтом.

Как ни странно, притих весь бар. Совершенно не понимая слов, их слушали и немцы, и греки, и американцы, и японцы. И разразились аплодисментами. Снисходительно похлопал даже виртуоз гитарист.

И снова была музыка, было вино. И она учила его танцевать ламбаду.

И среди общего веселья, запыхавшись, они выскочили покурить во внутренний дворик, где светился голубым светом бассейн, и на газоне стояли и валялись неубранные на ночь шезлонги. Выскочили, действительно, покурить, безо всякой задней мысли. Но, оказавшись наедине, словно чьей-то невидимой и властной рукой были брошены в объятия друг другу. И слились, сцепились, задохнувшись, в поцелуе. Каждый – хищник, каждый – жертва. Всё случилось настолько стремительно, что они даже толком не успели понять, что происходит. Потом он легко взял её на руки и сделал несколько шагов в тень, образуемую лоджиями. Уже, будучи у него на руках, она успела схватить с одного из шезлонгов какой-то плед. Они оказались между глухой стеной отеля и густыми зарослями рододендронов.

Его ноги утонули в мягкой мульче из торфа и каких-то пряных опилок, которой было обильно засыпано пространство между кустами. Он остановился и, слегка согнувшись, то ли положил, то ли бросил её в эту душистую перину. Плед валялся рядом. Склонившись над ней, он в темноте не увидел её лица. А если бы увидел, то не узнал бы. Да, что там – он! Она сама себя не узнавала. Она, которая в отношениях между мужчиной и женщиной больше всего ценила нежность, рванула на нём рубаху и, притянув его к себе, зубами, словно кошка, впилась ему в грудь. Две мысли одновременно вспыхнули в её бедовой голове. Одна: «Что же я делаю!» и другая: «Гори всё огнём!». Мысли эти, как два встречных эшелона на одной колее, с безумной скоростью пролетели навстречу друг другу и, столкнувшись, погребли под обломками какие-то условности, нормы, вековые устои морали, заповеди. Угас разум, уступив место звериному инстинкту.

А он? О, завтра он будет предупредителен, ласков и нежен. А теперь он был сноровист, жаден и груб, груб, груб, груб, ГРУБ!!! Да! Да-а! Боже, да…

В центре большого города, на бульваре, утопающем в зелени столетних лип, в одном из окон четвёртого этажа шестиэтажного здания загорелся свет. Человек посмотрел на часы. Два часа ночи. Десять минут третьего. Неполный час, как уснул. Какой-то неясный тревожный сон разбудил его. Он попытался вспомнить, что ему приснилось, и не смог. Но, чувство тревоги осталось. Собака подняла голову с вытянутых лап, поведя ушами, прислушалась. Было тихо. Хозяину и дому ничего не угрожало. Пёс вопросительно посмотрела на него. «Спи, спи». Человек встал, прошёл в гостиную, раскрыл окно. Ночной шум мягко вполз в комнату. Где-то внизу стрекотал кузнечик. Прошелестела шинами дорогая иномарка. «Не случилось ли чего?.. От детей что-то давно не было весточки…».

Откуда-то капала в бассейн вода. Голубые круги разбегались по белой стене отеля. Оркестр безумствовал в рок-н-ролле. Сквозь шум и гам хохотала подруга.

— Чего же ты ждал эти дни? Почему не бросил меня сюда в тот первый вечер?

— Ты была встревожена и напугана, как попавшая в силок птица. Да я и сам… Нам надо было хоть немного привыкнуть друг к другу.

— Мудрец ты мой! Милый, милый мудрец… Мой…

В спину ей больно давил замок плоской театральной сумочки. И лежал в этой сумочке между паспортом и кредитками билет на обратный рейс. Она слегка пошевелилась, пытаясь освободиться от замка.

— Послушайте, мюдрэц, а не найдётся ли у вас для дамы носового платка? Чистого платка для порочной дамы.

Через несколько дней, уже дома, разбирая чемодан, она найдёт этот скомканный, засохший в крошках торфа платок. И, уткнувшись в него лицом, жадно вдохнёт запах той безумной и сладостной южной ночи.

А сейчас они смеялись и отряхивались. И, выйдя на свет, приводили себя в порядок.

В баре танцевали. Рок-н-ролл сменила мелодия какого-то знакомого блюза. Гитара истекала истомой. Кажется, никто ничего не заметил. Только подруга из объятий молодого грека одарила их понимающим взглядом. Через минуту, подойдя к ним, она шепнула ей на ушко:

— Скажи ДРУГУ, чтобы он отряхнул локти тоже.

С лёгкой руки подруги станем и мы звать нашего персонажа другом.

— Вот стерва!

— Ещё какая! Ладно, я исчезаю. Номер в полном вашем распоряжении. Это вам подарок от меня. Чао.

 

Глава 3

 

Ну вот. И осталось у них четыре дня и три ночи.

Завтрак они, конечно, пропустили. И на экскурсию, конечно, не поехали. И говорили, говорили, говорили. Она ловила себя на мысли, что порой не вникает в смысл сказанного им. Просто радостно было слушать звук этого голоса, обращённого к ней. Они говорили и не могли наговориться, как напиться. И падали друг другу в объятия. И не могли насытиться, как надышаться. И снова говорили.

Она рассказывала ему про себя такие вещи, о которых не рассказывала, да и не могла бы рассказать никому, никогда, ни на какой исповеди. Да это и была исповедь. Он узнал о её детских обидах и страхах. Об украденной, например, у одноклассницы заколке для волос. Папа одноклассницы был большим шишкой. Кража вызвала грандиозный скандал. В школу приезжал следователь. Заколка была очень красивой и, как оказалось, очень дорогой. Но, украла она её не поэтому. Всё равно она не смогла бы её надеть. Украла она её, чтобы одноклассница эта не смогла понравиться новичку, пришедшему в их класс во второй четверти.

Рассказала о том, как заболела в первом классе. О том, как её отпустили посреди урока. И как, придя домой, и стоя в валенках на пороге их комнаты, она описалась от страха, застав мать с соседом по коммунальной квартире. Два дня в жару и бреду стояла перед ней непонятная и страшная картина. Очнувшись, она видела перед собой заплаканное лицо мамы и уже не понимала, где сон, а где явь. С того дня она стала стесняться отца.

О том, как порой их общение в интернете, несмотря на всю сдержанность и благопристойность, возбуждало её сильней самой откровенной эротики в том же интернете. О том, как однажды, обсуждая с ним телефильм, она трогала себя пальчиком. Он засмеялся и сказал, что прекрасно помнит то обсуждение, которое и на него подействовало схожим образом.

— Здесь трогала?

— Нет… чуть… да… о-ох, бесстыдник!..

— М-м-м…

— А-а-ах…

Ну, и так далее.

Ближе к вечеру за шмотками и косметикой прибежала подруга. Ну и вид же был у неё!

— Господи, на кого ты похожа!

— На себя посмотри.

— Кошмар!

— Не говори. Ох, не бережём мы себя! Так. Машина под окнами. Вам на сборы полчаса. Едем в горы. Там в деревне какой-то семейный праздник. Мы приглашены. Всё, жду внизу. Возьмите кофты, там может быть холодно.

Подруга ушла, а они побежали в ванную и дурачились, толкаясь у зеркала. Потом она возилась со своими пузырьками, тюбиками и кисточками, пытаясь привести себя в божеский вид. Он брился.

Её кольнуло воспоминание о том, как однажды в похожей ситуации вот так же, она не поделила зеркала с мужем и, не на шутку разозлившись на него, хлопнула дверью и ушла краситься в спальню.

За рулём огромного кабриолета с ленивой грацией развалился вчерашний грек. Совсем ещё мальчик, он старательно изображал из себя Джеймса Бонда. Управляя машиной левой рукой, правой он держал сигарету. Но, не кончиками среднего и указательного пальцев, как это делают обычные люди, а их основаниями, как и полагается агенту 007. Это позволяло ему в разговоре жестикулировать не только рукой, но и всеми пятью пальцами без риска выронить свой Кинг Сайз. Общались они на английском, которым актриса, рассчитывая на блеснувшую было возможность контракта в Голливуде, пару лет назад овладела почти в совершенстве. Как в еврейском анекдоте. «Абраша, вымой шею, к нам тётя Сара в гости приедет». «А если не приедет, я, как дурак, с вымытым шеем ходить буду?». В общем, контракт не состоялся, а английский остался.

Подруга усадила жену писателя впереди рядом с греком. «Он так водит, — я умру от страха». А сама разместилась с соотечественником сзади. Сиденье белой кожи было размером с хороший диван. Но, побросав сумки к левой двери, подруга значительно сократила свободное место и вынуждена была сместиться вправо, ближе к соседу, что не ускользнуло от внимания впереди сидящей. Друг, неважно владея английским, участия в разговоре не принимал и то ли притворился задремавшим, то ли вправду задремал. На одном из крутых виражей колено подруги упёрлось в ногу соседа, который тактично выдержав паузу, ногу отодвинул. Жена писателя показала в зеркало подруге кулак. Та хохотнула своим сипловатым альтом, который сводил мужиков с ума, отодвинулась влево, переложив сумку в середину и, раскрыв её, стала всех угощать бутербродами.

Дорога, петляя серпантином, круто шла в гору. Стало закладывать уши.

Как и сказала подруга, они ехали в небольшую горную деревушку на празднование 95-летия основателя рода, главы огромной семьи. А вёз их туда правнук этого пращура. По дороге им было поручено забрать виновника предстоящего торжества, который в настоящий момент находился в церкви, где был и сторожем, и завхозом, и дворником, и даже отчасти священником. К обязанностям своим относился ревностно. Вот и сегодня, несмотря на свой день рожденья, был в храме. Впрочем, храм – это громко сказано. Как оказалось, это была небольшая каменная церквушка в развилке горной дороги, каким-то чудом сохранившаяся с византийских времён.

Служба в церкви была прихотью, возрастным чудачеством, что ли, и уж, во всяком случае, не источником доходов. Материальное положение деда, если верить болтовне парня, а почему бы не верить? — было более чем благополучное. И это ещё мягко сказано. Он был основателем и владельцем судоходной кампании, хозяином футбольного клуба, ему принадлежал пятизвёздочный отель на берегу живописной бухты. Занимался благотворительностью. Несмотря на достаток, в быту был чрезвычайно скромен: жил в небольшом, но удобном доме в деревне, где сам возделывал сад. Порой ночевал во флигеле при церкви. Здесь же, в застиранном комбинезоне и шерстяных носках на босу ногу, принимал доклады управляющих, определял стратегические направления развития бизнеса. Правда, последнее время потихоньку отходил от дел, доверяя их ведение сыновьям, зятьям и внукам. Но, по-прежнему, ни одно серьёзное решение не принималось без его одобрения.

Машина остановилась у ворот церкви. Вернее, у сложенной из камня арки, когда-то служившей воротами. Самих ворот давно не было, как не было и ограды.

Навстречу лимузину твёрдой походкой вышел огромный седой старик, украшенный седыми же усищами. Здороваясь, путешественники обступили его. Правнук что-то затараторил по-гречески, указывая на спутников. Куда девалась его суперменская вальяжность! Дед благосклонно улыбался. Было видно, как он любил этого мальчишку. Потом он подмигнул подруге, незаметно хлопнул её по упругой заднице и ушёл собираться. Все посмеялись, закурили. А жена писателя повязала на голову косынку и, перекрестившись, пошла в раскрытые двери церкви.

Внутри было сумрачно и прохладно. Помещение оказалось неожиданно просторным. Откуда-то сверху падал узкий луч рассеянного света. Из всего убранства осталось только грубо высеченное из камня распятие, судя по виду, такое же древнее, как и сам храм. Стараясь не шуметь, жена писателя подошла к его подножью и долго смотрела в полные страдания глаза Спасителя. Потом неожиданно для самой себя опустилась на колени и зашептала припухшими губами:

— Отче наш! Господи! Боже милосердный! Ты всё можешь. Прости же мне этот мой грех. Но, это же наш с тобой грех, Господи. Это же ты создал меня женщиной. Это же ты подарил мне неделю счастья. Так, смилуйся надо мной, Боже. Не карай меня за мою слабость. Не карай меня наказаниями детей моих и внуков, и мужа моего…

На её склонённую голову тяжело легла широкая ладонь. Она обмерла, не в силах сделать вдоха. За её спиной стоял смотритель. Он уже был в костюме. Что-то пробормотав, старик помог ей подняться и повёл к выходу, где открыл стоящий у дверей деревянный сундучок и, вынув оттуда небольшой, литой бронзы, образок, сунул ей в руку. Этот образок, повесив его на шнурок, она будет носить постоянно. Дед как-то по-отечески погладил её по голове и осенил крестом. Потом долго возился с замком, запирая дверь.

Путники скучали. Любовались горным ландшафтом.

— Ну что, договорилась? — спросил он.

— С кем? — не поняла она, развязывая узелок косынки.

— С ним, — он кивнул головой на небо.

И тут она обиделась. Обиделась так, как могла обижаться только она: всерьёз и надолго. Обиделась по-настоящему. Дрогнули губы. Веки тяжело набрякли слезами.

— Ну-ну, — сказал он и, взяв её за плечо, привлёк к себе. Только-то и сказал «ну-ну». Любящая женщина обиды долго не таит. И она сразу его простила. И, взяв под руку, прижалась щекой к его плечу, а грудью – к руке. Так и не отпускала всю оставшуюся дорогу до деревни.

Чем ближе был конечный путь их маршрута, тем гуще становился поток машин, движущихся в том же направлении. Кто-то обгонял их. Кого-то обгоняли они. На все лады перекликались клаксоны. Взмахи рук, воздушные поцелуи, смех, радостные узнавания: видимо, многие давно не виделись. Родня собиралась на праздник.

На околице путь им преградила гирлянда из цветов и воздушных шаров. Их встречала вся деревня. Впереди – очень важный, преисполненный собственной значимости, представитель власти в строгом костюме с широкой лентой через плечо. Глава муниципалитета, что ли? Он поздравил юбиляра, вручил ему какой-то документ в тонкой золотой рамочке и представил его ещё более важной персоне. Как они поняли, это был член правительства в сопровождении двух девиц в национальных костюмах.

Заискрились вспышками фотоаппараты. На крыше машины с трафаретами TV оператор склонился над камерой.

Член правительства надел на шею именинника медаль или орден. Девицы увенчали его венком. На этом, собственно, официальная часть торжества и закончилась.

Столы были накрыты на центральной площади под открытым небом. Подруги много повидали банкетов на своём веку, но на таком оказались впервые. Как они пожалели, что совершенно не знают языка! По мере возможности им что-то переводил, что-то объяснял их юный сопровождающий. Но, его постоянно дёргали, куда-то зачем-то посылали. Он исчезал, появлялся, опять исчезал,

А праздник набирал обороты. Какие-то ряженые затеяли сложный обряд с песней. Песня была с коротким припевом. Через пару куплетов наши выучили припев на слух и включились в общий хор.

Потом под руки привели односельчанку, которая была старше именинника.

Жена писателя наклонилась к подруге:

— Вот интересно, почему мужиков старость не так сильно портит, как нас, женщин?

— Потому, что там нечего портить. Как правило. А вот записных красавцев портит ничуть не меньше.

Между тем, старуха на правах старшей вытащила виновника торжества за ухо из-за стола и под общий хохот долго его отчитывала, подтирая ему платком нос. После чего, под одобрительные возгласы выпила стаканчик красного и проследила, до дна ли выпил именинник. Оказавшись в центре внимания, она долго не хотела уходить, но её уже теснили соратники юбиляра. Оказывается, во время войны дед воевал в сопротивлении и среди прочих наград имел советскую Красную Звезду. В сорок четвёртом году они отбили у итальянцев торпедный катер черноморской флотилии. И теперь вспоминали этот эпизод.

Как-то неожиданно резко, как это бывает на Юге, стемнело. Словно кто-то, щёлкнув выключателем, погасил свет. Жаркий день, минуя вечер, сменился прохладной ночью. Зажглись разноцветные фонарики. Заиграл немудрёный деревенский оркестрик. Завертелись хороводы, начались танцы.

Дед посмотрел на часы и, подозвав правнука, отправил его в группе с ровесниками по очередному поручению. С каким уважением здесь относились к старикам! Без малейшего намёка на недовольство молодежь кинулась выполнять приказ старейшины. А дед вывел в круг нашу подругу. Уже несколько лет он был вдов, но интереса к женщинам, несмотря на возраст, не утратил. И теперь с явным удовольствием обнаружил поощрительные улыбки этой русской красавицы в ответ на свои знаки внимания.

Праздник достиг апогея. Веселье било через край. Удивляло полное отсутствие пьяных. Появилась молодёжь. Юнцы притащили на площадь телевизор с экраном невообразимых размеров и возились, устанавливая его на возвышении и подключая.

В предвкушении интересного все тесно сгрудились вокруг. Когда телевизор включили, присутствующие с некоторым разочарованием увидели заставку ночных новостей. Заседание правительства, столкновение автобуса с машиной, баржа с беженцами. Последним сюжетом шёл репортаж с их деревенского праздника. Взрыв эмоций в награду телевизионщикам за оперативность: и как они успели! Вот награждают юбиляра. Вот несколько старых фотографий: свадьба, люди с оружием в руках, пожелтевший снимок большой семьи. И снова видео: панорама сельской площади, заполненной народом и неожиданно крупный план: женщина в недвусмысленных объятиях спортивного вида молодого мужчины.

Смешок подруги за спиной и шепоток в ухо:

— Говорят, сюжет покажут по Евроньюс.

— Иди к чёрту.

Праздник завершился небольшим, но роскошным фейерверком. Над горной долиной повисли разноцветные астры.

О возвращении в город не могло быть речи. Торжествовал принцип трезвости за рулём.

Предстояло ночевать в деревне. Крохотная гостиничка не смогла бы разместить и малой части гостей.

Организаторы вышли из положения оригинально. В чисто выметенном старом амбаре вдоль стен толстый слой соломы был застлан домотканым холстом. Простыня длиной в двадцать метров. Поверх лежали пёстрые лоскутные одеяла. Слева от двухстворчатых ворот амбара за занавесом разместили женщин, о чём свидетельствовал международный символ прекрасного пола. Справа, тоже за занавесом, — мужчин с соответствующим знаком.

— Девочки – налево, мальчики – направо, — разобралась в ситуации подруга.

Её пытался ещё куда-то увлечь молодой ухажёр, но получил ласковый отпор. Она поцеловала его в греческий нос:

— Ну, неугомонный! Всё, всё. Гуд найт. Спать, спать, спать. Баю-бай. Ферштеен?

— Йес. Бай.

Подруги расположились сразу за занавесом.

Рядом с ними старуха ворчала на внучку, пытаясь уложить её. Та, в свою очередь, с той же интонацией ворчала на куклу, заботливо её укрывая.

Жена писателя, раскинув руки, упала поверх одеяла. Господи, как же хорошо здесь пахло сеном! Совсем как у бабушки в деревне, куда их на каникулы отправляли родители. Их – это в разное время от пяти до восьми родных и двоюродных братьев и сестёр, шумную ораву городских, как звали их местные. Вечером их, набегавшихся, наработавшихся в саду и на огороде, собирала бабушка и, переваливаясь на больных ногах, как утка, гнала свой выводок на речку мыться. Сама с полотенцем шла сзади. По пыльной дороге навстречу им степенно поднималось стадо коров. Их бурёнка, завидев бабушку, останавливалась и протяжно мычала. «Иди, иди домой. Дед тебя с хлебушком ждёт. Приду, подою». Машку полагалось встречать горбушкой щедро посоленного хлеба. Кормилица наша, — справедливо называла её бабушка. А дети придумали уважительное – Мария Филипповна. Отцом почти всех деревенских бурёнок был красавец бугай Филя. Вспомнилось лукошко с тёплыми, из-под наседки, яичками, парное молоко, сеновал, первый смешной сексуальный опыт.

Подруга достала из сумки косметическое молочко, готовясь смывать на ночь макияж. Потом долго возилась в поисках ватных тампонов. Не найдя их, подняла голову:

— Не могу найти тампоны. Посмотри у себя.

— Слушай, а ну их, эти тампоны! Пошли умываться на речку. Когда мы сюда шли, где-то внизу вода шумела.

Узкая улочка вывела их к каменистому спуску. Снизу тянуло прохладой, слышался плеск воды.

Огромный плоский валун образовывал на мелководье что-то вроде пляжика. Сверху под видавшим виды жестяным абажуром горела лампочка. Подруги с наслаждением погрузили в ледяную воду уставшие ноги. Потом неспеша умывались. Даже зубы почистили.

На обратном пути они слегка заблудились, раньше времени свернув не на ту улочку. Забрели впотьмах в какой-то тупик и уткнулись в сарай. В сарае, разбуженные их смехом, завозились и заблеяли не то овцы, не то козы. Подруга, споткнувшись обо что-то, в сердцах передразнила их, отчего шума только прибавилось. На что жена писателя заметила:

— Рим спасли гуси, а эту деревню спасут козы.

— Козлы! — отозвалась из темноты подруга, — ни фонарей, ни указателей.

К своему амбару они вышли с другой стороны, поэтому не сразу его узнали и чуть не прошли мимо.

Они отсутствовали минут сорок, должно быть. За это время праздник угомонился окончательно. В мужской половине даже кто-то похрапывал.

В дальнем углу их половины расположилась небольшая компания женщин. Прямо на полу стояло глиняное блюдо с нарезанным сыром и в плетёной корзине бутыль красного вина. Наклоняя бутыль, женщины наливали вино в единственный стакан и, прихлёбывая из него по очереди, приглушёнными голосами вели беседу. Через небольшое оконце под стрехой их освещал уличный фонарь, что делало эту сцену совсем уж по-домашнему уютной.

Постели наших подруг свет фонаря не достигал. Поэтому они не сразу заметили, а когда заметили, невольно ахнули. В изголовье между их подушками стояло оцинкованное ведро с огромным букетом белых роз.

— Как хороши, как свежи были розы, — продекламировала шёпотом актриса. Соседка бабушка улыбнулась и что-то проговорила. Очевидно, сказала, кто принёс цветы.

И в самом деле – кто? И кому из них? — глянули друг на друга соперницы.

 

Глава 4

 

Подруге по роду её деятельности цветы дарили часто, почти после каждого спектакля, даже не самого удачного. Но такого огромного букета даже она припомнить не могла. Хотя.  Хотя, года три назад…

Да, три года тому назад она во время летнего отпуска в составе антрепризы приняла участие в гастролях по областным театрам. Их спектакль стал очень популярен, имел хорошую прессу. Молва катилась впереди них. Всюду были аншлаги. Она тогда прилично заработала, чем очень гордилась. Но, запомнилось это турне ей совсем не этим. Вернее, не только этим.

После первого выступления, когда актёры, слегка оглушённые ещё неожиданным успехом, вышли на поклон, ей преподнесли букет вот таких же белых роз. Цветы внизу были перевязаны золотистой ленточкой, которую стягивала миниатюрная пряжка в виде красного сердечка. Она тогда не придала особого значения подарку. Ну, цветы. Ну, приятно. Запомнила только, что букет ей вручила билетёрша. Когда цветы увяли, ленточка с сердечком перекочевала на запястье её правой руки.

Во втором городе история повторилась. Опять белые розы с сердечком, и опять из рук работницы театра в форменном жилете.

Заинтригованная, она уже ждала финала третьего спектакля и сразу увидела свой букет. Зал стоя аплодировал. Двери в фойе были распахнуты. Именно из левой двери, что под балконом, он и появился. Появился и поплыл к сцене над головами зрителей. Нёс его элегантный юноша в смокинге, торговавший в антракте программками.

История с цветами не осталась незамеченной членами трупы, став объектом шуток и розыгрышей, не всегда добрых. Служители Мельпомены – народ завистливый и ревнивый к чужому успеху.

Их трупа включала в себя пять актёров: известного Народного артиста, бездарную газпромовскую дочку второго плана, двух студентов театрального училища, на которых, помимо прочего, были возложены обязанности грузчиков и монтировщиков сцены. Нашу подругу зрители помнили по небольшой, но забавной роли в популярном телевизионном сериале.

Возглавлял этот маленький, но беспокойный и капризный коллектив исполнительный продюсер, он же режиссёр спектакля. Сам бывший актёр, работу свою знал, что называется, изнутри, к нуждам коллег относился как к своим. Этакий «слуга царю, отец солдатам». Правил он чуткой, но железной рукой, налагая и снимая всевозможные табу и вето. Размещал актёров, кормил их, организовывал незапланированные графиком левые творческие встречи, халтурки на корпоративах. Помогала ему ассистентка, она же костюмер, а, при необходимости, и гримёр.

Передвигались они, в основном, по железной дороге. Небольшой грузовичок-фургончик возил за ними немудрёный скарб: декорации, реквизит и костюмы.

Уже после третьего спектакля все мысли примы были заняты этими цветами. Даже, принимая во внимание жаркое лето, такой букет стоил недёшево, — размышляла она. И, вообще, при чём тут цена букета, несопоставимая с затратами на переезды из города в город, на гостиницы, на шоколадки билетёршам, небось. На театральные билеты, наконец. И как этот мистер Икс покупает эти билеты, если они, как правило, бывают распроданы уже за две недели до спектакля? Втридорога у барыг? Тогда, кто он? Преуспевающий бизнесмен, который на полтора месяца забросил дела и мотается за ними по городам и весям со своими сердечками? Студент, проматывающий на каникулах папины деньги? Пенсионер? Ага, скажи ещё – безработный. И что им движет? Неразделённая любовь? Обострившаяся шизофрения? Она представляла себе то романтического юнца с застенчивым взглядом, то мрачного маньяка с бритвой в кармане.

На четвёртом представлении эти раздумья сыграли с ней злую шутку. Пытаясь выявить своего тайного поклонника, она следила со сцены за перемещением зрителей в зале, играла невнимательно, плоско, напутала с текстом и получила в антракте заслуженный нагоняй от режиссёра. А в качестве утешения – очередной букет в финале.

Короче говоря, к концу гастролей на её запястье красовался яркий браслет из пяти алой эмали сердечек.

Перед отъездом в последний город их турне она заскочила в люкс к режиссёру – узнать, во сколько точно отправляется поезд. Шеф с помощницей в клубах табачного дыма возились с документами, заполняли ведомости. И ассистентка, подняв голову от бумаг, попросила её «милочка, не в службу, а в дружбу» принести из фургона путевые листы в жёлтой пластиковой папке, «водитель знает».

Она спустилась во двор гостиницы. Машина стояла у ворот. Шофёра не было, но дверца оказалась незапертой. И наша подруга, усевшись на пассажирское сиденье, обвела взглядом кабину.  На неё сверху игриво смотрели многочисленные красотки «Плейбоя». Не найдя папки, она открыла крышку бардачка и первое, что увидела, был рулончик золотистой ленты и три красных сердечка. Почувствовав, что проникла в чужую тайну, она захлопнула крышку и даже воровато оглянулась. И тут же заметила уголок жёлтой папки, торчавший из-под солнцезащитного козырька. Обратно шла, чему-то улыбаясь.

А потом испросилась ехать не как все, поездом, а на машине. «Если шофёр, конечно, не против». Придумала и повод: посетить по дороге знаменитую усадьбу.

Водитель, бойкий парень в кепочке, когда она предложила себя в качестве попутчицы, покраснел, бедный, едва не до слёз. И она вспомнила то, чему до этого не придавала значения: как этот весёлый баламут, из тех, кто за словом в карман не лезет, внезапно замолкал при её появлении, как отводил в сторону голубые глаза.

В боксе как бывает. Пропустил боксёр точный удар и «поплыл». Рефери отсчитал до восьми и бой продолжил. Что делает в этот момент противник? Правильно. Бросается добить оппонента. И отнюдь не из чувства кровожадности. Просто, пользуясь тем, что противник не вполне пришёл в себя, пытается пополнить послужной список ещё одним досрочно завершённым боем.

Примерно такой же логикой руководствовалась любительница старинных усадеб, когда из всего гардероба выбрала для путешествия самую короткую мини-юбку. Чем, безусловно, подвергла себя реальному риску, поскольку водитель был вынужден следить за дорогой вполглаза, да и то эпизодически. Тем более, что и кофточка его попутчицы тоже не была слишком уж пуританской. Красотки с кроличьими ушками отдыхали.

А она любовалась его крупными руками, уверенно лежащими на руле, с многочисленными шрамами и толстыми ногтями-косточками. В её окружении у мужчин, даже с внешностью суперменов, руки были мелкие, если не сказать – детские, с тонкими прозрачными ноготками. А этот был настоящим мужиком, от которого исходила надёжность. Именно – был мужиком, а не изображал мужика.

А потом был вечер. И был ужин в небольшом мотеле. Ну, что говорить, в общем, её рыцарь был вознаграждён достойно и запомнил этот рейс на всю жизнь. Только, между нами говоря, награждён был не совсем заслуженно, поскольку во всей этой истории с цветами выполнял поручение её мужа. О чём благоразумно умолчал. Не скажем и мы ей об этом.

Так что, как видим, у нашей подруги были все основания полагать, что букет предназначался именно ей.

 

Глава 5

 

У жены писателя было не меньше оснований предполагать, что розы предназначались ей. И, хотя цветы ей дарили не так часто, как её подруге… Но! Но, в её жизни был миллион алых роз. Когда это было? Какая разница, давно.

Работала она тогда в одном НИИ, в советском ещё «почтовом ящике». И выделили ей, как профсоюзному деятелю, бесплатную путёвку в Болгарию. Группа подобралась с разных предприятий и учреждений их министерства – сплошь незнакомые лица. Такую же путёвку получил её коллега из северного филиала их института — неприметный субъект с заурядной внешностью. Его лицо было ей знакомо. Она увидела, что он её тоже узнал. Хотя, знакомством это назвать было никак нельзя. Пару раз они виделись на конференциях, но даже не здоровались.

А тут этот незаметный очкарик проявил себя с неожиданной стороны, став, как говорится, душой коллектива. Анекдоты, шутки, каламбуры сыпались из него, как из рога изобилия. А эти фокусы! Вернее, нет, не фокусы, иллюзионистом он не был. Правильнее сказать, пародии на фокусы. А забавные игры и конкурсы, в которые он вовлекал даже самых угрюмых и необщительных! Все просто умирали, стонали от хохота. Конечно же, и атмосфера беззаботности, в которой внезапно оказались эти, в общем-то, озабоченные работой и бытом люди, располагала к маленькому празднику.

И, хотя, обращался он в равной мере ко всем присутствующим, она как-то сразу поняла, что весь этот карнавал разыгрывался для неё одной. К концу первого дня у неё уже сводило от смеха челюсти.

Программа поездки была очень насыщенной. Они купались и загорали на Золотых Песках, ездили в Габрово, поднимались на Шипку. Последние три дня перед отъездом провели в Софии.

Группу разместили в роскошном отеле в самом центре города. Никакого алюминия и пластика. Сплошь барокко и ампир. У стойки регистрации напольные часы выше человеческого роста с тремя бронзовыми гирями. Размеренный неспешный бой курантов приглушают мягкие ковры. Ковры, уважаемые соотечественники, а не ковролин! На стенах зеркала в резных, сусального золота рамах, гобелены с пасторальными сюжетами, тяжёлые портьеры. Мебель в номерах на львиных лапах, орлы и грифоны. Даже запах здесь был под стать обстановке: какая-то неуловимая смесь аромата кофе, рома и дорогого табака.

Нельзя сказать, что жена писателя никогда не видела ничего подобного. Видела, конечно. Но вот, что впервые жила в обстановке такой роскоши, спала на шёлковых простынях – это точно.

А утром она, потянув за витой шнур, раздвинула шторы и увидела своё имя. Огромные буквы были выложены на зелёном газоне красными розами. «Полная площадь цветов»! Она не поверила глазам. С ума сойти! «Что за богач тут чудит?»

Откуда, спросите вы, ну откуда у нищего советского туриста взялись средства на такое безумие? Вынуждены вас разочаровать. Никто не продавал ни дом, ни кров с картинами. Вся цена этому чуду – две пол-литровых бутылки водки, стратегический валютный резерв, отданный водителю одного из самосвалов, перевозивших мимо гостиницы сырьё на местную парфюмерную фабрику и вывалившего по просьбе какого-то чудака часть груза у отеля. Только пусть и этот маленький секрет тоже останется между нами.

Ну и скажите, какая крепость выдержит такой штурм? Какая женщина устоит против такого натиска? С полной уверенностью заявляем: нет такой крепости, не существует в природе такой женщины. Есть женщины, которым не довелось испытать себя в подобной ситуации. К сожалению, их много. Посочувствуем им. Они достойны нашего сочувствия.

Не выдержала и жена писателя. Влюбилась без ума. Любовь пропитала сладким ядом её всю: от ухоженных ногтей на пальчиках ног – до кончиков волос.

Это была её первая измена. Ах, какие слова шептал он ей! Какими поцелуями покрывал её! Нет, язык не поворачивается назвать то, что с ней произошло, изменой. Скорее, изменой она ощущала близость с мужем по возвращении домой.

О том, что было дальше, жена писателя предпочла бы забыть. Промучившись неделю до конца отпуска и выйдя на работу, она выхлопотала себе командировку в северный филиал. И, взяв с собой ещё маленькую тогда дочку «у меня будет там время с ней погулять», ночным экспрессом поехала, нет, полетела навстречу своему счастью.

По дороге под перестук колёс сочиняла в уме покаянное письмо мужу, в котором просила понять её и простить.

Их поселили в ведомственной гостинице, в номере, обставленном фанерованной мебелью отечественного производства. Дочка в дороге приболела и спала. День клонился к вечеру. Жена писателя, умаявшись за день, сидела с книжкой у окна и смотрела на пустырь, поросший бурьяном, когда в дверь нерешительно постучали. Человек, которому она бросилась на шею, как-то смущённо отстранил её от своего мокрого плаща и, сев в продавленное казённое кресло, стал тусклым голосом рассказывать что-то о невыплаченной ссуде за кооператив, о проблемах с беременностью жены. Два раза тайком посмотрел на часы. Потом как-то вяло попытался, так уж и быть… Вот, что она хотела бы забыть в первую очередь, гнала из памяти эту его вялую, формальную, эту оскорбительную попытку, которая была ею с негодованием отвергнута.

Интересно устроена наша память. Почему мы помним абсолютно никчёмную пустяковину из далёкого детства и начисто забыли дату очень важного события полуторагодовалой давности? Бывает, ценой неимоверных усилий, выстроив длинный ассоциативный ряд, нам удаётся восстановить в памяти какую-то остро необходимую подробность. Но, вот что не удаётся никогда, никакими усилиями, это – специально забыть о чём-то неприятном и стыдном. И чем сильнее стараемся мы об этом забыть, тем глубже укореняется оно в памяти и, словно задетая заноза, время от времени мучительно тревожит нас.

Память можно сравнить с большим магазином. Здесь на нарядной витрине, словно драгоценные экспонаты, красиво разложены наши поступки, которыми мы заслуженно гордимся, наши остроумные фразы, произнесённые к месту, яркие победы, приятные события из нашей жизни. Здесь защита диплома и рождение детей, чудный подарок к юбилею от друзей и наш подарок, зажёгший искру радости в глазах близкого человека. Здесь забавные случаи, приключившиеся с нами и весёлые курьёзы. Эти экспонаты мы любим перебирать в памяти и с удовольствием демонстрируем их другим: «…а, вот ещё был случай».

Дальше идут бесконечные прилавки и полки с информацией, накопленной за прожитые годы. Чего тут только нет! Тут и таблица умножения, и speak English, и запавшие в душу стихи, и сюжеты кинофильмов, и фамилии одноклассников, и прозвища учителей, и залежи уж совсем ненужного хлама. И всё это, как необходимое, так и совершенно бесполезное хранится тут. По этим полкам мы можем долго рыться, разгадывая кроссворд. Где-то здесь затерялся «этот, как его, ну ты его должен помнить, ещё похож на этого, как его».

И уже в самом дальнем углу находится неприметная дверка в чуланчик, доступ в который, посторонним категорически закрыт. Да, мы и сами, если и заглядываем сюда, то совершенно случайно, досадуя после на эту случайность. А как бы хорошо было взять, да и вынести через чёрный ход содержимое чуланчика в контейнер на заднем дворе! Но, увы! Нет у этого магазина ни чёрного хода, ни заднего двора, ни контейнера на нём.

 

Глава 6

 

Да.

А что же там наши дамы? А дамы, так и не найдя ответа на вопрос, чей же букет украсил их постель: юного грека или зрелого соотечественника, шёпотом обсуждали события прошедшего дня. Но, согревшись под деревенскими одеялами, скоро уснули. Последнее, что услышала жена писателя, были слова подруги: «Знаешь, а дед-то ещё в полном порядке. Вполне отчётливо в меня упирался».

Странно, что ни одной, ни другой не пришла в голову простая догадка, что цветы были подарены именно виновником сегодняшнего торжества, и предназначались в равной степени обеим. Только, если актриса дала ему вновь почувствовать себя мужчиной, то к её подруге он испытал отцовскую нежность, чутко уловив в ней какой-то душевный надлом, какую-то внутреннюю неустроенность.

Жена писателя проснулась с ощущением, что выспалась. Где-то чуть слышно бормотало радио. Не раскрывая глаз, определила, что ещё темно. Безуспешно попыталась снова уснуть. Полежала ещё немного, открыла глаза. Села. То, что она приняла за радио, был разговор двух самых стойких женщин, оставшихся от тёплой компании. Вина в бутыли заметно поубавилось. Очевидно, решив, что это они разбудили русскую гостью, собеседницы смущённо заулыбались и жестом пригласили её к себе. Она улыбнулась в ответ, приложила руку к груди и отрицательно качнула головой.

Женщины засобирались. А она тихонько встала, накинула на себя одеяло и, зябко поёживаясь, вышла на улицу.

Он стоял к ней спиной у бревна старинной коновязи и курил. Коновязь, видимо, давно не использовалась по назначению и теперь служила барьером для многочисленных железных «коней», выстроившихся вдоль амбара. Она подошла сзади и, положив руки ему на плечи, тесно прижалась к его спине. Подула теплом сквозь свитер.

— Какая ночь! А небо! Каждую звёздочку сосчитать можно.

— Вот, стою, считаю.

— Не спится что-то.

— Это я тебя позвал. Знаешь, есть такое выражение: браки заключаются на небесах. Я уж не знаю, как там у тебя, а в моём случае небеса были абсолютно не причём. И вот появилась ты. Просто из ниоткуда, из какой-то непонятной сети. Это же какое-то чудо, что в этой Вселенной, в этом огромном мире, в этом столпотворении я нашёл тебя. Мы понимаем друг друга с полуслова, мы подходим друг другу, как две половинки разорванной для пароля банкноты. Мне с тобой хорошо ночью, как ни с кем до тебя, мне с тобой интересно днём. Как и тебе со мной, я же вижу.

— Какое самомнение!

— Перестань, я не шучу. У меня был период, когда я мог много читать. Так вот, в какой-то книге, жалко, не помню, в какой, я прочёл, что настоящая любовь, как там было…

—  Ни слова больше. Слушай. «Три источника имеют влечения человека. Душу, разум и тело. Влечение души порождает дружбу. Влечение ума порождает уважение. Влечение тела порождает желание. Соединение трёх влечений порождает любовь».

— Точно. Что это?

— Это? Это восточный трактат «Ветка персика», мой юный друг.

— Именно – друг. Это же про нас с тобой. Вспомни, как всё начиналось. Вспомни, с чего всё началось. И полгода год нашего общения, не видя лица, не слыша голоса. Разве это не дружба?

— Будь я проклята, если не так.

— А уважение?

— Ты мине уваж-жаешь?

— Веселишься?

— Нет, ты скажи, уважаешь?

— Веселишься. А, между прочим, у нас осталось три дня.

— Веселюсь. Это, чтобы не заплакать.

— Холодно что-то. Наверное, больше всего на свете я не люблю холод.

— А вон наш кабриолет.

— И что?

— Хозяин крышу поднял.

— И что?

— Что – что? Спорим, что он не заперт?

Остаток ночи они провели за разговорами на просторном, белой кожи с тиснением «Cadillac», диване. Там же утром и обнаружила их, уснувших, подруга. Обнаружила и сыграла коготками по толстому стеклу «подъём». Народ понемногу просыпался. На площади начиналось движение. Женщины в белых фартуках накрывали столы к завтраку.

За завтраком наших путешественников поразило, в каком количестве горцы — долгожители поглощают бараньи рёбрышки, приготовленные на гриле. А ещё говорят, вегетарианство – путь к долгожительству, — хохотала жена писателя. Правда, и овощей здесь было в изобилии: горы помидор, огурцов, паприки, сладкого лука, а ещё оливки всех цветов и размеров, огромные подносы с зеленью. А фрукты! И всё это великолепие ещё сегодня бегало – блеяло, висело гроздьями на кустах и деревьях, торчало на грядках.

А потом пропала подруга. Возникло подозрение, что в утренней суматохе её куда-то увёл юный ромео. Но, нет, вон он, возится с кофейным аппаратом. Будучи спрошен, несколько смутился, что ли, и ответил, что-то вроде того, что всё в порядке, она скоро придёт, не волнуйтесь. Отчего жена писателя сразу начала волноваться. Недаром, видимо, говорят, что самые распространенные слова, способные вызвать панику, это – «только без паники!». Волноваться ей пришлось не меньше получаса, по прошествии которого она увидела подругу. Та шла к ним через площадь, и ещё издали, воздев к небу глаза, подняв плечи и покачав головой, всем своим видом показала «Ну и дела!». Что не говори, артисткой она была от Бога. Этому научить невозможно.

Что же произошло? А произошло вот что. Вчерашний юбиляр рано утром собрал наследников и объявил им, что намерен сделать предложение «этой русской». Предложение руки и сердца. Кошмар! И что? А то, что её вызвали на семейный совет и в отсутствие виновника стали убеждать не воспринимать всерьёз предстоящее объяснение, упирая на возраст и возможные, в этой связи, изменения в сознании отца. «Вы же разумная женщина и должны понимать».

Надо знать характер «этой русской»! На каком основании собравшиеся пытаются решать судьбу взрослого и вполне здорового человека? Решать за него, решать без него. Дальнейший разговор в этом составе она считает невозможным и просит либо прекратить его, либо продолжить, пригласив сюда юбиляра.

Не все из присутствующих поняли эту чеканную отповедь на английском. Кто-то кому-то переводил, те, кто поняли, обсуждали сказанное, склоняясь к мысли, что пожилого человека решили соблазнить в расчёте на наследство. Если подруга не ослышалась, даже были произнесены слова «русская мафия». Ропот, подогреваемый южным темпераментом, угрожающе нарастал и вдруг резко оборвался. Словно из сети выдернули питающий провод. И если тишина может быть напряжённой, то именно она и воцарилась. Под кем-то скрипнул стул. Где-то далеко на улице лаяла собака.

Охотница за наследством в растерянности оглядела враз онемевших наследников и, следуя их взгляду, обернулась. В дверях возвышался дед, всё существо которого выражало решимость и негодование. Подруга поднялась ему навстречу. Старик перевёл взгляд с потомков, которые медленно вставали, — на неё. Существует расхожее выражение «его взгляд потеплел». Лучше не скажешь, — подумала подруга. Старик ещё раз сверкнул взглядом в сторону детей и заговорил, обращаясь к ней. Откуда-то из-за его спины выступил невзрачный человечек, который стал бесстрастным голосом переводить сказанное.

Он рад, что в этот важный момент находится в окружении своей семьи. Он рад, что жизнь подарила ему ещё один драгоценный подарок – встречу с этой женщиной. Он рад, что существует любовь с первого взгляда. Он рад вновь испытать это забытое чувство. Он предлагает ей руку и сердце и просит стать его женой. Он не торопит её с ответом. Но если она примет его предложение, то не пожалеет об этом ни минуты.

Подруга, никогда не замечавшая за собой особой сентиментальности, вдруг ощутила, как на глаза наворачиваются слёзы. Ну, что тут скажешь? Чем ответишь? Как объяснишь, что ты замужем, что ты счастлива в браке, но, была бы такая возможность, ты бы вышла замуж и за него, и за его правнука, и за шофёра фургончика. Её необъятной любви хватило бы на всех, и ни один не чувствовал бы себя обделённым.

И она, положив ему на грудь ладони и глядя снизу в его усталые добрые глаза, стала говорить. Она говорила, что в нашем мире осталось так мало настоящих мужчин, что он редкий представитель этого вымирающего вида, что любая женщина была бы счастлива разделить с ним свою судьбу, и она – не исключение. Но, к своему большому сожалению, не может принять его предложения. Это был сбивчивый от волнения и переизбытка чувств монолог, в который наша подруга, шмыгая покрасневшим носом, вставляла русские слова. Монолог, который постоянно ставил в тупик бедного переводчика.

И, тем не менее, все поняли: это был отрицательный ответ.

А уже после завтрака к ней подошли с извинениями представители семейства. И, видимо, для того, чтобы как-то сгладить возникшую неловкость, предложили юному наследнику провести этот день вместе с его русскими друзьями на семейной яхте. В качестве ответного жеста им была подарена видеокассета того самого сериала с участием нашей актрисы. Таким образом, мир был восстановлен.

 

Глава 7

 

В город возвращались уже на другой машине, попроще. Кадиллак, видимо, свою роль сыграл и был оставлен в покое до следующего представительского случая.

А, что касается яхты, то, откровенно говоря, она на наших путешественниц особого впечатления не произвела. Просто большой катер среди сотни подобных, пришвартованных у пирса.

Галантный хозяин подал гостьям руку, те сошли на палубу и сразу стали издеваться над судном.

— Это яхта?

— Нет, ну что ты! Это семейная яхта!

— Этот чёлн у них яхтой зовётся.

— Утлый чёлн этот яхтой зовётся.

— Да ладно вам, — вступился за катер соотечественник, — нормальная яхта. Для тех, конечно, кто не привык к трёхмачтовым шхунам. С алыми парусами.

Он был прав. С катером было всё в порядке: тиковая палуба, обшивка, словно накануне покрытая янтарным лаком, горящие на солнце надраенные поручни, рубка с дубовым штурвалом, небольшая уютная каюта, иллюминаторы которой были задёрнуты накрахмаленными шторками. И всё же подруги, из подсознания которых ещё не выветрилось впечатления от Кадиллака, наверное, ждали чего-то более значительного.  У режиссёра, мужа актрисы, нечто подобное имелось на водохранилище, может быть, чуть скромнее и, чисто по-русски, не в таком ухоженном состоянии. Впрочем, дарёному коню в зубы не смотрят.

Грек, пригласив женщин располагаться и попросив мужчину отдать швартовы, скрылся в рубке, где, проделав манипуляции с рычажками и кнопками, запустил дизель. Двигатель заработал почти бесшумно, но с явно ощутимой мощью, как у дорогого породистого мотоцикла. Казалось, он заскучал в бездействии и теперь работал в охотку и с удовольствием, с нетерпением ожидая, когда его с холостого хода переведут в рабочий режим

Друг тем временем отвязал линь от массивного стального кольца на пирсе, бросил конец на палубу и с заметным усилием оттолкнул катер. Причём, стараясь оттолкнуть его подальше, упустил момент для прыжка и теперь стоял на причале, глядя, как катер отходит всё дальше. Женщины заволновались. Грек у штурвала обернулся и с интересом ждал продолжения, рассчитывая, что его попросят вмешаться в ситуацию. Друг же, стоя на пристани, беспокойства не проявлял и даже помахал им рукой, мол, счастливого плавания. Потом сунул руки в карманы, спокойно взошёл на катер, стоявший по соседству, прошёл к его носу и, выждав, когда борт их катера максимально сблизится с тем, на котором стоял он, не вынимая рук из карманов, переступил через леер. Всё это проделал легко и даже изящно к нескрываемой радости жены писателя: «каков!». Он здорово владел своим телом.

— Хорош сукин сын, — одобрительно высказалась подруга, — умеет понравиться.

А грек, с разочарованием увидев, что всё обошлось без его участия, дал малый ход, и они медленно пошли вдоль пёстрой вереницы катеров, яхт и катамаранов, направляясь к выходу из бухты, образованной двумя молами.

Был штиль, и даже в открытом море – ни дуновения. И тут наши путешественники стали свидетелями интересного явления. При полном безветрии, когда даже мелкая рябь не омрачала водной глади, на пологий каменистый пляж обрушивались внушительные волны и под шелест гальки откатывались обратно. Катер шёл вдоль берега, постепенно удаляясь от него, но и с этого весьма приличного расстояния была видна белая от пены линия прибоя и слышны тяжёлые удары волн. Не было никакой качки. Абсолютно. Полное впечатление, что это не катер, а машина едет по идеальному гудронному шоссе. Откуда они берутся, эти валы, там, у берега, если их нет здесь, в открытом море? Женщины констатировали этот факт и, замолкнув, с недоумением уставились друг на друга. Не найдя ответа, они одновременно обернулись на единственного незанятого делом мужчину, на соотечественника. Тот с лёгкой улыбкой выдержал вопросительный взгляд подруг и ответил, что всё очень просто. Конечно, волны, порождённые ночным штормом, образуются не у берега, а очень далеко от него. Здесь, на глубине, они широки и покаты и поэтому неощутимы. Высоту же набирают на мелководье. И если совместить взглядом какую-нибудь деталь на их катере с объектом на берегу, то можно заметить, что судно таки поднимается и опускается. Моряки пароходов рассказывают, что в океане, вдали от берега, можно даже не заметить волну цунами.

— А он ещё и умный, — похвалилась жена писателя подруге.

— Да ладно! Совсем, как профессор, что ли?

— Куда – профессору!

— А скажите нам, профессор, это правда, что не Солнце вертится вокруг Земли, а вовсе наоборот. Я слышала, люди говорят.

— Ну что вы! Только блондинки, — он глянул на жену писателя, — могут в такое поверить. Всё очень просто. Если совместить взглядом какой-нибудь неподвижный предмет с Солнцем, то станет совершенно ясно, что объект неподвижен, а движется именно Солнце и именно вокруг Земли.

Их болтовню прервал заскучавший у штурвала грек. Он указал им на резвившуюся поодаль стаю дельфинов и пригласил поуправлять катером. Дамы наперегонки кинулись в рубку — женщине в их возрасте порой приятно ощутить себя легкомысленной семнадцатилетней девчонкой.

Они направили катер к дельфиньей стае, которая уходила от берега, нагнали её и теперь шли параллельным с ней курсом, совсем рядом, в нескольких метрах от неё. Дельфины, словно почувствовав обращённое к ним внимание, а может, и в самом деле, ощутив себя в роли исполнителей, старались вовсю. Их прыжки стали выше, а обороты в воздухе, к шумному восторгу публики, приобрели самые замысловатые формы. Было такое ощущение, что они соревнуются, кто из них поднимет больше брызг при входе в воду, чей прыжок заслужит больших оваций. Благодарная аудитория судорожно схватилась за фото- и видеокамеры. Интересно, чем являлось это представление по своей сути: охотой, или гигиеническими процедурами, или тренировкой молодняка? Или просто игрой от переизбытка простора и воли вольной? Грек так и сказал: играют.

Любое шоу должно заканчиваться на самом пике, пока зритель не пресытился, пока он хочет, чтобы оно продлилось ещё. Следуя этому непреложному закону массовых зрелищ, совершенно внезапно закончилось и это. Последний прыжок, и вся стая тёмным пятном в голубой воде резко отвалила в сторону.

— Хорошего понемножку, — опустив уголки губ, вздохнула жена писателя.

Увлёкшись преследованием дельфинов, они довольно далеко ушли от берега, который, уже практически не был виден, а, скорее, угадывался за кормой. К тому же поднялся ветер, и катер вполне ощутимо стало подбрасывать встречной волной. Их юный капитан оглядел в бинокль гряду облаков на горизонте, картинно нахмурился и скомандовал стоящей на штурвале подруге «гоу норд», указав рукой в сторону берега. Сегодня, похоже, это был не Джеймс Бонд, а Фрэнсис Дрейк.

— Йес, сэр, — отозвалась та, — ай гоу норд, тысяча чертей, бушприт мне в глотку!

И судно, послушно описав широкую дугу, легло на обратный курс.

Потом подругу у штурвала сменила жена писателя, потом от управления судном отказался друг, потом к штурвалу встал грек. Встал и под аккомпанемент женского визга показал скоростные и маневренные возможности фамильной яхты.

Метрах в тридцати от берега в небольшой скалистой бухте они, сбавив ход, обогнули стоящий на рейде белоснежный теплоход и вплотную подошли к нему со стороны кормы. Практически на уровне воды располагалась небольшая площадка, к которой они и пришвартовались. И тут грек произнёс фразу, от которой подруги раскрыли рты.

— Уилкам эборд зэ фэмили яхт, — сказал грек.

Из состояния ступора женщин вывел саркастический хохоток за их спинами. Это соотечественник выразил своё отношение к их первоначальному высокомерию, которое сменилось теперь совершенно искренним удивлением от увиденного. Впрочем, сказать «удивление» — это не сказать ничего. Наши дамы были поражены размерами и красотой яхты. И, надо отдать должное, она стоила того.

Хозяин предложил спутникам осмотреть судно. Осмотр они начали с площадки, на которую высадились. Площадка эта предназначалась для швартовки катера или шлюпки, о чём говорили швартовочные скобы и расположенная выше таль, с помощью которой при необходимости этот катер или шлюпка поднимались из воды. Но не только о месте для швартовки подумали создатели яхты. Съёмная лесенка, совсем такая же, как в любом бассейне, опускалась в море, и по ней можно было легко подняться купальщику, пловцу или, допустим, водолазу.

Несколько широких ступеней, покрытых ребристой резиной, вели на следующую площадку, размерами значительно больше нижней. Здесь в специальных пазах, как кии в бильярдной, были закреплены всевозможные удочки с поплавками и спиннинги, оснащённые хитроумными катушками. Здесь же, в водонепроницаемом шкафчике под стеклом висели яркие спасательные жилеты и целая коллекция разнообразных блесен. Друг, увидев эту роскошь и будучи заядлым рыболовом, сказал, что теперь он знает, как выглядит рай. Подруга перевела фразу греку, который искренней улыбкой оценил сказанное русским гостем и широким жестом предложил ему воспользоваться снастями.

С «райской» площадки на корму можно было подняться двумя довольно крутыми трапами с поручнями. Трапы располагались симметрично вдоль левого и правого бортов. Ими и воспользовались прибывшие. На палубе их встретил то ли вахтенный, то ли стюард в белоснежном кителе с короткими рукавами. Он что- то сказал их сопровождающему. А может, доложил? В его голосе угадывались две, казалось бы, взаимоисключающие интонации: заметная почтительность, поскольку перед ним стоял хозяин, и лёгкая фамильярность, поскольку хозяин годился ему в сыновья. Они пожали друг другу руки, и юный хозяин в ответ видимо отдал какие-то распоряжения. Потом он обернулся к своим гостям и проинформировал их, что обед будет несколько позже, а пока – напитки и фрукты. И сам возглавил импровизированную экскурсию по кораблю.

Они обошли всю яхту: от рубки – до машинного отделения. Безупречность содержания судна поражала. Обшивка помещений и мебель из ценных пород дерева светились от полироли, металлические элементы сияли, механизмы тускло блестели от смазки, шторы в каютах, скатерти и салфетки, сложенные полотенца, казалось, ещё хранили тепло утюга, овальный бассейн на палубе был наполнен настолько прозрачной водой, что две искусственные лилии на поверхности словно висели в воздухе, отбрасывая тень на дно бассейна. Здесь же, под широким тентом, стоял низкий столик с двумя фруктовыми вазами, наполненными персиками, яблоками, грушами и какими-то диковинными плодами. В специальных углублениях, видимо рассчитанных на качку, утвердились запотевшие графины с вином и соками. Вокруг этого столика в удобных шезлонгах все и расположились.

Подняли бокалы, выпили за яхту, пожелав ей семь футов под килем, за здоровье и процветание её владельцев. Грек предложил попробовать диковинных плодов. Женщины, не зная русского названия заморского чуда, предложили придумать ему имя тут же. Друг ответил, что тут и думать нечего, что перед ними обычное яблоко. В доказательство чего поставил экзотический плод перед собой на край стола, размашистым движением накрыл его салфеткой и предложил дамам воткнуть в него нож. Когда пожелание было исполнено, он взялся за рукоятку ножа и перевернул его вместе с проколотой салфеткой. И все увидели на ноже обычное яблоко. Аплодисменты стали наградой факиру.

Нож с яблоком пошёл по кругу, а когда дошёл до грека, тот выдернул нож и таким хитроумным способом разделил яблоко на четыре части, что все снова зааплодировали.

Гостеприимный хозяин предложил выпить за своих гостей. Жалко, что они так рано покидают остров, поскольку, останься они ещё хотя бы на неделю, он бы с удовольствием пригласил их на морскую прогулку до Монте-Карло, где в это время проводится гонка по улицам города на «Гран-при Монако» и куда через пару дней пойдёт яхта. Вы видели в деле Михаэля Шумахера? А дуэль Феррари и Макларена? Нет? Тогда вы не видели ничего. «Формула-1» — это событие года! Это праздник!

— О нет, — закапризничала актриса, — на яхте… в Монако…

— Только не Монте-Карло, — с вальяжной ленью в голосе поддержала подругу жена писателя, — эти праздники так утомляют…

— В Монте-Карло не в Магадан, — подал голос соотечественник, — будни в Магадане утомляют гораздо больше.

Грек догадался, что это шутка. И, хотя смысла её не понял, вежливо посмеялся вместе со всеми.

Тем временем солнце поднялось высоко. И даже в тени тента становилось жарко. Актриса предложила подруге искупаться. Та ответила что-то вроде того, что она некупабельна.

— А я поплаваю, — потянулась всем телом актриса и спросила хозяина, где она могла бы переодеться.

Парень, не отводя глаз от своей пассии, поспешно, слишком поспешно, поставил недопитый стакан, подхватил её сумку и повёл актрису в недра корабля показать, как выглядит каюта класса «люкс».

Друг, оставшись наедине с возлюбленной, повёл себя несколько странно. От жены писателя не укрылось, что с момента их высадки на яхту, во время экскурсии по судну и за столом его мысли были заняты чем-то своим. Она догадывалась, в чём дело, но до конца не была уверена в своих догадках. Он, протянувшись через стол, взял её руку в свои ладони.

— Тут это самое…

Вид у него был и виноватый, и неуверенный. Во всяком случае, она видела его таким впервые. Жена писателя, склонив голову набок, приготовилась слушать, одновременно прикидывая, правильно ли поняла его поведение. Тот смущённо отвёл глаза.

— Как бы это… Ну в общем…

— Ну хорошо, хорошо, только не долго.

— Да? А ты не обидишься? Я немножко покидаю? Буквально несколько забросов.

Ей польстило то, что она верно разгадала его мысли.

— Ну будет тебе, всё в порядке. Какие обиды? Только сделай мне спинку пониже.

Он повозился со спинкой шезлонга, опустив её на несколько щелчков, потом взял её ноги и положил их на сиденье своего кресла, поцеловал ямочку над мизинцем. Интересно, подумала жена писателя, на ногах те же пять пальцев, что и на руках. Есть большой палец, мизинец, есть средний и наверняка – безымянный. А как быть с указательным? Каким образом можно использовать его в соответствии с названием?

— Так я пойду?

— Иди, подлиза. Ни пуха, ни пера. Или что там у вас.

Друг откровенно просиял всей рожей и убежал в сторону кормы. Вроде взрослый мужик, а ведёт себя как мальчишка. Она ощутила себя в роли матери. В роли счастливой матери.

Опустив руку в стоящую рядом сумку, она пошарила там и извлекла книжку, с которой практически не расставалась. Это было одно из первых официальных изданий «Мастера и Маргариты», сильно потрёпанное, с вываливающимися листами и без обложки. Она раскрыла её на первом попавшемся месте.

«Любовь выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке…»

Где-то рядом басовито прогудел пароход.

Молодой матрос в широкополосной тельняшке и берете со смешным помпоном заменил графины на холодные, улыбнулся. Яхта на поднятой пароходом волне умиротворённо качнулась вверх, вниз, вверх, вниз…

Жена писателя опустила книжку в сумку, закрыла глаза и сразу стала смотреть странный сон про собаку. Кричали чайки. Их собака на каком-то диком, заваленном топляком пляже с палкой в зубах вилась у неё под ногами, пытаясь вовлечь хозяйку в игру и предлагая забросить палку в море. А её обволокла такая лень, — не поднять руки. Она кивнула собаке в сторону мужа: «Иди к папе». Муж в своей гавайской линялой рубахе сидел на выброшенной штормом коряге спиной к ней. Собака, обиженная отказом хозяйки, понуро пошла к хозяину и, положив палку на гальку, просительно тявкнула. Муж обернулся. И оказалось, что это не муж, а любовник. Собака, оскалив зубы, глухо зарычала. Любовник зло посмотрел сначала на собаку, потом на неё и голосом подруги сказал:

— Это катастрофа!

— М-м?..

— Разбудила? Прости ради Бога.

— Что случилось? Что за катастрофа? Сломала ноготь?

Подруга, слегка растрепанная, запахнувшись в халатик с названием яхты на кармашке, стояла перед ней. По красным пятнам на шее и груди, по учащённому дыханию было видно, как она возбуждена – аж подрагивала, словно в ознобе. Прямо, ружьё, которое взвели, а на спусковой крючок не нажали, — подумала жена писателя.

— А где наш друг?

— Где ему быть, на рыбалке, эстессно.

— Ну, мужики! Ну, даёт! На рыбалку смылся!

— Так что случилось-то?

— Представляешь, этот охламон оставил в машине барсетку с этими,.. ну, в общем,.. Слушай, стрельни у другана парочку презиков.

— Чего стрельнуть? О господи! Ты знаешь, а, по-моему, у него их и нету.

— Да ты что! Ну ты с ума сошла! – подруга, забыв о деле, села на свободное кресло, — а как же безопасность?

— Какая безопасность, у него два года женщины не было.

— Да ладно! Вот уж не поверю,

— А я верю. И вообще, жизнь его не баловала. Два года работал по контракту на севере, а когда вернулся, узнал, что жена, забрав сына, ушла к фирмачу, банкиру что ли. Собственно, банкир и соблазнил его тогда этой командировкой.

— Ну хорошо, а залететь…

— Залететь?.. Риска, как понимаешь, почти не было. Знаешь, а случись, так пошла бы рожать. Климакс вот-вот грянет. Пошла бы.

— Эк тебя скрутило! Это роман! Слушай, а вообще много нового и интересного всплыло бы, если бы, допустим, вышел закон об обязательном тесте на ДНК. Ну так, чисто умозрительно. Нет, не зря евреи национальность фиксируют по матери. А насчёт командировки на север, так это откровенная лапша на твои ушки.

— То есть?

— Да нет, север, похоже, имел место. Но какой там контракт, подруга! Какая командировка! Он же там срок тянул.

— Чего тянул?

— Боже мой! — подруга закатила глаза, — ты хоть знаешь, что обозначает эта его татуировка?

— А что может обозначать изображение православного храма? Кстати, графика вполне профессиональна, если не сказать – высокохудожественна. Это я тебе, как художник говорю.

— Твоя наивность, художник, не знает границ. У твоего друга четыре ходки на зону. Четыре!

Жена писателя с испугом уставилась на растопыренные пальцы подруги.

— Ты хочешь сказать…

— Раскрой глаза! Я хочу сказать, что наш рыбачок четыре раза по решению суда отбывал наказание в местах лишения свободы. А тебе, значит, впаривал про командировку, да? И про то, сколько лет у него не было бабы?

Жена писателя прикусила губу:

— Господи, а как всё хорошо было ещё минуту тому назад! А ты мне сейчас, значит, решила раскрыть глаза. Именно сейчас, когда у ромео под рукой не оказалось контрацептива. Полегче стало?

С виноватым видом на корму прошмыгнул грек: «Ай би бек сун».

— Иди уже!

— Слушай, вот ты сто раз изменяла мужу, и всякий раз…

— То есть, на мне клейма вроде как негде ставить, а ты у нас святая, да? Ну так, почти. Нет, дорогая моя, — пятна на шее подруги обозначились резче, а ноздри напряглись и побелели, — ты своему мужу изменила два раза, а я — ни разу. И чужих детей ему не рожала. Ну не считать же изменой этого мальчишку, — она кивнула в сторону кормы.

А оттуда послышался звук взревевшего двигателя. Если бы это был не катер, а машина, она, разворачиваясь на месте, оставила бы на асфальте чёрный дымящийся след.

Через минуту появился раздосадованный рыбак:

— Куда это улетел наш гостеприимный хозяин? Всю рыбу распугал.

— А! Покоритель тундры! – подмигнула ему подруга и, резко повернувшись и картинно покачивая бёдрами, пошла прочь, – Там сидела Мурка в кожаной тужурке…

— Это правда? — голос у жены писателя внезапно осип, — правда?

— Просветили? — друг бросил взгляд вслед удалившейся артистки, — правда. Увы.

— Почему я об этом узнала не от тебя?

— Чтобы, не обретя тебя, сразу потерять? Что общего может быть между приличной женщиной и презренным уркой!

О, этот человек умел говорить! Это была история о мальчишке, заступившимся за девочку и получившего за это свой первый срок в детской колонии, о том, как трудно, почти безнадёжно, в нечеловеческих условиях выжить и не опуститься, о мужской гордости и человеческой подлости, о гнусном шантаже и вынужденном взятии на себя чужой вины, о разрушенной сильными мира семье, о больной матери, не выдержавшей груза испытаний, выпавших на долю сына.

Уже через полчаса взволнованного монолога она со словами «Бедный мой, бедный!» гладила его прижатую к своей груди голову.

Вернувшийся на яхту грек попал под горячую руку актрисы, в ответ на домогательства был послан по-русски к известной матери, ничего не понял и, красиво прыгнув с высокого борта, усмирял плоть дальним заплывом.

Всех примирил обильный обед, нарядно накрытый в кают-компании. Известно, что ни один из органов человеческого тела не влияет на настроение и состояние духа так, как это делает наполненный вкусной пищей и лёгким алкоголем желудок. Плоть вкушающих заливали волны довольства и снисходительности.

— Ты уж прости меня, распутную свою подругу…

— Ладно, чего там, обе мы хороши.

Все любили всех. Ну что там долго говорить, обед удался. А культурная программа на сегодня предусматривала, как оказалось, ещё одно мероприятие, ставшее для гостей сюрпризом.

Солнце миновало зенит и стало удлинять тени, когда компания была приглашена молодым хозяином на закрытую премьеру фильма известного американского режиссёра. Официальная премьера планировалась в конце августа на Венецианском кинофестивале, а это был показ для узкого круга избранных лиц без дефиле по красной дорожке, без афиш, без представителей прессы, без смокингов и вечерних платьев. Просто режиссёр после полуторагодового напряжённого труда приехал в Европу, позволив себе в тихом уголке, где его не узнавали прохожие и не преследовали папарацци, расслабиться в кругу семьи, а этим показом как бы расплачивался с принявшей его стороной.

Что называется, живьём лицезреть всемирную знаменитость, причём нежданно-негаданно и совершенно бесплатно, об этом можно было только мечтать. Во всяком случае, наша актриса не верила счастью, пока не увидела маэстро воочию. Тот вышел на сцену в мятых белых штанах, коротко и с юмором рассказал о работе над фильмом и пожелал немногочисленной публике приятного просмотра. Героям нашего повествования фильм понравился, и они в общении между собой предрекли ему успех на предстоящем фестивале.

И опять совершенно неожиданно день сменила ночь. Если зрители собирались перед сеансом у кинотеатра, пряча от солнца глаза за тёмными стёклами очков, то через неполных три часа выйдя из зала, оказались под чёрным, усыпанным звёздами небом.

К отелю, оставив машину в центре, пошли пешком – погода располагала к неспешной прогулке. Было решено, что грек с актрисой проводят наших до гостиницы, где все вместе поужинают в том самом ресторанчике.

От оживлённой в это время суток улицы к отелю вели три обсаженных какими-то экзотическими деревьями аллеи. Не доходя до центральной, они пошли по ближайшей боковой. Кроны деревьев, сомкнувшись вверху, образовывали плотный свод, защищавший от солнца. Вот и сейчас листья почти не пропускали света, но уже не солнца, а расположенных выше крон деревьев фонарей. Это очень важно для последующего повествования. Также, вследствие произошедшего в дальнейшем, важно описать, в каком порядке группа вступила на дорожку. Впереди шла жена писателя, в полушаге позади неё – соотечественник, за ними – подруга с греком.

Где-то на полдороге ко входу в гостиницу перед ними словно ниоткуда возник вышедший из тени мужчина. Он отбросил недокуренную сигарету и широко расставил руки: левую с растопыренными пальцами – в сторону, а правую, в которой что-то держал, – в направлении остановившихся. Пьяный что ли? – подумала жена писателя. В кустах обозначилось движение. Мужчина пошевелил правой рукой, и все увидели блеснувший в свете фонаря узкий длинный нож.

— Мани, — глухим голосом произнёс мужчина.

 

Глава 8

 

А в это время в квартире писателя прозвучал сигнал домофона.

Перед этим, ещё днём, ему позвонил из Лондона сын. Поблагодарил за полученные накануне деньги, сказал, что в Англию собирается Ирка (одноклассница, ты её знаешь) и просил передать с ней две тетрадки с его конспектами, которые лежат на нижней полке в секции.

Писателя ждала срочная работа. Надо было сдавать в набор книжку коротких рассказов. По мнению редактора, книжку должен был завершить роман – немножко эротики, чуток криминала, что-нибудь лёгкое и вкусненькое, как только вы и умеете. Над ним писатель и работал последние полгода. Оставался финал – самое трудное любого произведения. Этим финалом предстояло закончить не только роман, но и всю книжку. Читатель, прочитав её, должен был пожалеть, что она кончилась и ждать выхода следующей. Маркетинг… Издательство торопило, а финал не давался. В корзину отправлялся вариант за вариантом. Капризная дама по имени Муза оставила автора и который день не казала носа. Не писалось, хоть вывернись! Вот и сегодня. Да ещё эта головная боль с утра! Весь день он безрезультатно пытался засадить себя за стол, и всякий раз мешали какие-то неотложные мелкие дела, которые, откровенно говоря, он сам и придумывал, а когда таких дел не было, просто слонялся по квартире, с ненавистью поглядывая на рабочее место. И наконец уселся.

Прочёл последний написанный им абзац и вспомнил правило, подтверждённое многолетним опытом: работу надо останавливать на взлёте, когда мысли в виде строк сами текут «на бумагу» и когда на следующий день ждёшь не дождёшься возможности продолжить начатое. Теперь же всё сложилось вопреки правилу. Повествование он загнал в тупик, выхода из которого не видел. Перед ним с неотвратимостью маячило то, что сведущие люди называют «муками творчества». Неудобоваримый продукт такого творчества его потребитель — читатель распознаёт безошибочно – тяжело написанное и читается тяжело.

Он знал, что нужно найти ключевую фразу, выводящую на простор, а дальше всё пойдёт само, только успевай фиксировать. Фраза эта существовала, она была где-то здесь, ему надо было лишь найти её, только и всего. Он уже начал нащупывать её, эту фразу, когда и прозвучал звонок. Два противоположных чувства – досаду и облегчение испытал писатель, поднимаясь с кресла. Раскрыл дверь.

Перед ним стояла девушка, внешний облик которой можно было описать одним словом – «хорошенькая». Писатель неожиданно пожалел, что одет по-домашнему.

— Вы меня не узнали, — улыбнулась абсолютно незнакомая девушка.

— Вас невозможно не узнать, — стал врать писатель, — я даже имя ваше помню. Вы – Ирина.

Его можно было понять. Как он мог запомнить одноклассницу сына, если на все родительские собрания, на все школьные мероприятия ходила жена, которая была к тому же председателем родительского комитета. Уж она-то не только знала всех по именам, но и была в курсе их проблем, связанных с учёбой и даже бытом. А он за всё время учёбы сына в школе был там хорошо, если несколько раз, последний – на выпускном вечере.

Улыбка девушки была простой и открытой, а в поведении не ощущалось никакой скованности, простительной при посещении нового места. Она с интересом осмотрела просторную прихожую, выполнявшую, среди прочего, роль библиотеки, присела на корточки перед вышедшей собакой. Пёс, приблизившись к ней вплотную, настороженно втянул носом лёгкий запах духов. Выяснил, что незнакомка недавно ела мороженое, а ещё регулярно общается с кошкой.

— Знакомьтесь, — произнёс хозяин, — Рольф.

— Ира, — засмеялась девушка, — очень приятно. Это называется – обнюхаться, да? — Она посмотрела на писателя снизу.

— Ну что, Kerl, не будем мариновать Fraulein у порога? — спросил тот у собаки и подал руку девушке, помогая ей подняться. — Проходите.

Они прошли в кабинет. Писатель посетовал, что он временный холостяк, поэтому не обещает разносолов, а вот хорошим кофе гостью угостит.

— Осмотритесь тут пока, а я займусь делом. Вы какой предпочитаете?

— На ваше усмотрение.

— Чёрный и покрепче?

— Вы читаете мои мысли.

У порога легла собака, глянула на хозяина: «Иди уже, я тут присмотрю, если что».

Писатель ушёл, а девушка с интересом оглядела его берлогу, его творческую лабораторию – стол с двумя компьютерами, офисное кресло под шотландским пледом, раскладной диван, книжную полку, на стене две картины, над столом несколько дипломов в рамках и высочайшее поздравление по случаю пятидесятилетия с гербом и знаменитой подписью. Потрогала пудовую гирю.

Когда он появился с подносом, сервированным на двух персон с кофейником, сахарницей, сливочником и двумя чашками, она стояла у полки с книжкой в руке:

— У меня есть три ваших книжки, а этой нет, её невозможно купить.

— Да, их почти сразу разобрали. Издательство готовит третий выпуск. Но пусть это вас не заботит. Считайте, она уже ваша.

— С дарственной надписью?

— Разумеется. А сейчас – кофе, пока не остыл.

— О! А у меня в сумке пачка крекеров. Ничего что начатая?

— А у меня в баре бутылка бургундского «Шардоне» пятилетней, между прочим, выдержки и, какое совпадение, тоже начатая. По чуть-чуть?

— Ну разве что по чуть-чуть.

— Вам понравится.

На круглом столике появились два фужера и неглубокое хрустальное блюдо. Девушка с подкупающей непосредственностью забралась на диван с ногами, писатель подкатил к столику своё кресло.

Они потягивали вино, пили кофе, хрустели печеньем и болтали. Писатель был в ударе, смешливая гостья отвечала ему взаимностью, она оказалась интересной собеседницей.

— Знаете, — говорила девушка, — я думаю, литература предполагает некое сотворчество читателя с автором, в отличие, допустим, от живописи или кино, где всё предельно ясно: вот главное действующее лицо, вот актёр, исполняющий роль, и нет простора для фантазии. Поэтому, знакомясь с экранизацией какого-нибудь известного произведения, зритель порой не воспринимает героев, их поведение, их окружение такими, какими увидел их на экране. Он-то представлял их совершенно другими.

— Сплошь и рядом.

— Я понимаю, что это невозможно, но очень хотелось бы устроиться за вашей спиной, когда вы работаете, чтобы увидеть не ЧТО делается (она упёрла палец в книжку на столе), а КАК это делается. Когда из ниоткуда, из ничего возникает текст, вызывающий ком в горле или смех, текст, от которого не оторваться, к которому хочется возвращаться снова и снова. А ведь это просто чёрные значки на белой бумаге. Сидит пассажир в вагоне метро и хохочет, глядя на бумагу. Чудеса!

— Думаю, вы были бы сильно разочарованы, — качнул головой писатель, близкие которого, что жена, что дети, абсолютно не проявляли интереса к процессу рождения его произведений

Пёс, расценивающий сидение хозяина у компьютера вообще как потерю времени даром, встал, потянулся, подошёл к дивану, положил морду на колени девушки и тяжело вздохнул. Словно хотел сказать: «Совершенно верно. Были бы сильно разочарованы».

— Это невероятно, — искренне поразился хозяин, — он вас впервые видит, и такое доверие! Рольф, бессовестный, веди себя пристойно.

— Ничего необычного, животные любят меня. А это правда, что овчарки самые умные из собак?

— Свидетельствую. Но сообразительности, присущей им от природы, конечно, мало. Этот нахал, например, прошёл специальный курс дрессуры. С его дипломом хоть сейчас на охрану государственной границы.

— А можно, я угощу его печеньем? – девушка и собака вдвоём посмотрели на писателя.

— Вы решили окончательно разбить сердце бедного пса. Можно, — разрешил он больше собаке, нежели девушке.

— Скажите, а чем вы его кормите повседневно? Я-то сама кошатница. Есть у него любимое лакомство?

— Нетрудно догадаться.

— Косточка?

— Точно. Берцовая косточка литературного критика. На худой конец – редактора. Не представляю, как такое вообще можно есть.

— Ужас! – засмеялась собеседница, провела пальцем по ободку бокала и безо всякой связи с предыдущим вдруг произнесла фразу, услышав которую, писатель решил, что ослышался, — вы знаете, а я ведь с восьмого класса влюблена в вас, — ровным голосом сказала она.

Чтобы скрыть понятное в такой ситуации смущение, он со словами «одну минуту» поднялся и отправился на кухню. Всякое с ним бывало. Сам он не раз признавался в любви, (когда это было!) но, чтобы вот так, на ровном месте, признавались ему, такого он припомнить не мог. Или так принято у современной молодёжи? — думал он, набирая в стакан воду. Может, обратить всё в шутку?

Влюблённость ребёнка во взрослого – не такой уж редкий случай, — подумал писатель. Когда он ещё учился в десятом классе, к ним в школу пришла молодая преподавательница рисования и черчения – выпускница педагогического ВУЗа. Сейчас даму с такими формами называют секс-бомбой. Тогда такого слова не было. Интересно, формы были, а слова – нет. И все мальчишки их класса сразу влюбились в неё. И она, конечно же, это понимала. Понимала и забавлялась тем, что сознательно дразнила их. Например, на уроке по конструированию рисунка могла склониться над условным Витей с прыщиками на лбу, чтобы объяснить тому, где лучше расположить линию симметрии будущего рисунка. Ощущая плечом упёртый в него твёрдый сосок педагога, парень переставал дышать и напрочь забывал значение слова «линия». Но бестии было этого мало. Она предлагала Вите выйти к доске, чтобы уж всем стало понятно и про линию, и про симметрию. Готовый на сто процентов к продолжению рода Витя, куда деваться, словно сомнамбула брёл к доске и, торчал там, как на лобном месте, вызывая ржание одноклассников. Одноклассницы хихикали и делали вид, что отводят взгляд. Довольная училка строгим голосом призывала класс к порядку.

Писатель вернулся с водой. Девушка, слегка склонив голову, спокойно смотрела на него.

— С восьмого класса, говорите? А что же мешало вам проникнуться светлым чувством, скажем, в четвёртом классе?

— Тут всё просто. Я училась в восьмом классе, когда вы пришли к нам в школу на творческую встречу. Помните переполненный зал? Вы презентовали книжку, которая называлась «Кляксы». Она у меня зачитана до дыр. Я никогда, ни до, ни после так не смеялась, как на той встрече.

— Кстати, а вы знаете, общение с детской аудиторией среди, например, актёров считается неблагодарным делом. Очень трудно удержать внимание детей на достаточно продолжительное время, почти невозможно.

— Вам это в тот день удалось.

Очевидно, что-то такое действительно имело место в череде обязательных отчётов творческой интеллигенции перед коллективами заводов, колхозов, войсковых частей и школ, — пытался, наморщив лоб, вспомнить конкретно ту встречу писатель.

Видимо от напряжения опять напомнила о себе притихшая было головная боль. Он сморщился и потёр затылок.

— Голова? — посочувствовала девушка.

— Да. Причём с самого утра. Интересная особенность – если я проснулся с головной болью, то вынужден мириться с ней весь день. Прямо, Понтий Пилат во дворце Ирода.

— Не возражаете, если я попытаюсь вам помочь?

— Каким образом?

Девушка взяла свою сумку и стала ворошить её содержимое.

— Только сразу скажу, что на таблетки я соглашаюсь в исключительных случаях, — предупредил писатель.

— Разумно, — ответила девушка и извлекла из недр сумки маленькую красную баночку со звёздочкой на крышке.

— Вы вот что, вы сейчас выпрямьтесь, опустите руки, бросьте их вниз, как плети. Это поможет избавиться от напряжения, которое и есть всему виной. Теперь освободите голову от всех мыслей, даже от мысли освободить голову. Без привычки это сложно, но вы постарайтесь. А остальное сделает бальзам.

Девушка поднялась, подошла вплотную к его креслу, раскрыла баночку, нанесла на средние пальцы по мазку снадобья и лёгкими круговыми движениями стала втирать мазь в его виски. Экзотическая смесь ароматов: мяты, эвкалипта, ментола распространилась по комнате.

Если запах вина собака ещё как-то терпела, то новый резкий запах вывел пса из себя. Он нервно зевнул и, цокая когтями по паркету, ушёл на балкон, где было оборудовано для него что-то вроде конуры и где не воняло всякой дрянью.

— О чём игемон думает? – поинтересовалась девушка.

— Думать мне не велено, доктор.

— Вы на пути к выздоровлению. Можете прикрыть глаза.

Она могла этого не говорить, глаза закрывались сами. Если бы он был не человеком, а котом, то от блаженства замурлыкал. А пальцы переместились за уши и продолжали чудодействовать там. В абсолютно пустой голове писателя проплыло слово «нирвана». Пальцы волшебницы скользили вдоль сонной артерии, поднимаясь и опускаясь, когда он ощутил на своих губах её мягкие губы. От неожиданности он даже слегка вздрогнул, но глаз не открыл. Теперь в работу включились остальные пальцы целительницы, а движения стали чуть более энергичными. Писатель ответил на прикосновение, и теперь это было уже не просто прикосновение, а поцелуй. Это когда же он целовался последний раз? Его руки нашли её талию, Господи, какая тоненькая! Он привлёк её к себе, а она, не выпуская из рук его головы, разомкнула губы. Через минуту уже невозможно было разобрать, где он, а где она.

А потом случился обидный казус, вызванный его долгим воздержанием и какая-то в связи с этим неловкая его суета, и шёпот её горячих губ: «Ну что вы, ну что вы, ну что вы! Всё очень хорошо, успокойтесь. Успокойтесь и ни о чём не думайте, я всё сделаю сама».

Надо было дожить до его возраста, многое пережить и испытать, чтобы впервые услышать эти слова женщины, обращённые к нему. Женщины, годящейся ему в дочки! Вся жизнь писателя была устроена так, что ответственность за всё нёс он. Это касалось материальных, технических, организационных и прочих вопросов, будь то инициированная женой реконструкция квартиры или покупка новой машины, устройство тёщи в знаменитую клинику или улаживание конфликта зятя с бандитами, выделение участка под дачу или ДТП по вине сына, будни, праздники и досуг семьи. К обязанностям своим он относился как к должным и, в принципе, справлялся с ними — холодильник даже в трудные годы никогда не пустовал, счета оплачивались в срок, а в заветной шкатулке не переводилась небольшая сумма наличных на всё про всё. И даже в сокровенной сфере, той, что касается только двоих, как триумфы, так и случавшиеся, чего уж там, фиаско были всегда следствием исключительно его действий. И вот теперь «я всё сделаю сама».

Они лежали на диване, укрывшись пледом. Чудны дела твои, Господи, — подумал писатель, убирая волосы с милого лица, — а ведь ещё пару часов назад я даже не подозревал о её существовании. Он вспомнил историю одного своего старшего, семидесяти лет отроду, коллеги по ремеслу, который, увлёкшись молоденькой переводчицей, оставил накануне золотой свадьбы жену, сменив спокойную размеренную жизнь на ад кромешный, в котором смешались его несостоятельность как молодожёна, переделка завещания, размен дорогой квартиры и прочие радости. Дети от него отвернулись, знакомые за глаза осуждающе посмеивались: «Седина в бороду, бес в ребро». Смог бы он поступить так же? Ну разве что, сойдя с ума и утратив связь с реальностью. Без учёта возможной деменции такой поступок объяснить трудно, а вот понять несчастного, пожалуй, было можно. Надо же, «я всё сделаю сама»!

Она всё сделала сама, мудрая девочка. Она попросила его ни о чём не беспокоиться: «Мне сегодня можно всё» и шаг за шагом повела его через зияющую пропасть по туго, до звона, натянутой проволоке, чутко балансируя и то ускоряя шаги, то замедляя их, то вовсе останавливаясь, и, не дойдя совсем немного до противоположного берега замерла на миг, всем телом слившись с ним в одно целое. И обрушились они в бездну, и всё, что было вокруг них перестало существовать – ни времени, ни пространства, а только ни с чем несравнимый восторг и безумное ликование плоти.

Стоя под душем, писатель вспомнил о «солдатском» способе предохранения, который ни разу не подвёл его даже в пору беспечной молодости, и воспользовался им.

— Старый циник, — произнёс внутренний голос, — да как ты только смел подумать об этом!

— А чего сразу – циник? — обиделся писатель, — бережёного Бог бережёт. И потом, если эта связь не случайная, то какая?

Девушка спала. И даже во сне сохраняла на губах лёгкую тень улыбки.

Заветная фраза пришла к нему среди ночи. Он знал, что если сейчас не зафиксирует её, то к утру она растает без следа. Он открыл глаза. На его груди покоилась голова девушки. Очень осторожно, чтобы не потревожить спящую, он освободился от её объятий, поднялся, включил компьютер, улыбнувшись, убрал с клавиатуры лифчик и в застывшем тексте открыл новый абзац. Возникшая из небытия фраза обрела земную жизнь. Писатель подумал, поменял местами два последних слова и, откинувшись в кресле, полюбовался творением. Следом за первой фразой появилась вторая, ничуть не хуже первой. А потом было уже не остановиться.

За окном светало, когда он, вспомнив своё правило, поставил точку. Он знал, что теперь будет с нетерпением ждать момента, который позволит ему вернуться к работе. Побрился.

На диване под одеялом, тёплая и мягкая, неслышно дыша, спала его возлюбленная. Он долго смотрел на неё. Неужели этот ангел когда-нибудь превратится в мегеру, в чью-то раздражительную жену? Он склонился над ней, благоухая Армани. Расслабленными во сне руками, не открывая глаз, она обняла его, притянула к себе. А вот теперь всё сделает он. Сам сделает.

Дальнейшее можно было сравнить с музыкой, сыгранной опытным пианистом, до тонкости знающим все возможности инструмента, музыка, исполненная крещендо — от неспешной вкрадчивой прелюдии, в которой только угадывалась тема произведения, чуть слышных слов, едва ощутимых прикосновений – до бурного, неистового его финала. На растерзанной постели по диагонали лежали два тела, до конца отдавшие все силы этому концерту для двоих.

Разбудила писателя собака, пригласившая его на утреннюю прогулку.

А когда они через час вернулись домой, на столе был накрыт обильный горячий завтрак. И только тогда писатель почувствовал, насколько он голоден. Девушка, надев его домашнюю байковую кофту, которая ей была едва не до колен, и, закатав рукава, хозяйничала на кухне.

— Если бы вы знали, как я завидую вашей жене! Она, должно быть, самая счастливая женщина на свете. И выглядит прекрасно.

— Счастливая – это слабо сказано. Вы что, знакомы с моей…, впрочем, о чём это я, — писатель хлопнул себя по лбу.

Они посмеялись.

Проводил писатель гостью с большими предосторожностями, чтобы не дать повода соседке напротив поинтересоваться у его жены, не родственница ли это к ним приезжала на неделе.

Он не спросил номера её телефона, а она не предложила. На прощание писатель был чмокнут в щёку. За что мне такое счастье? — думал он, глядя в зеркало. А потом весь день вспоминал её взгляд, улыбался, трогал щёку, работал, гулял с собакой, заказал по телефону пиццу, правил написанное за день, когда прозвучал звонок у двери.

На пороге стояла Ирина:

— А я за конспектами. На этот раз.

— О, Господи! Как это вы вспомнили? Пройдите.

Они так и не перешли на «ты».

— Ну уж нет, так я никогда не улечу, — одарила она его завуалированным комплиментом, — а у меня через три часа самолёт, — и, сунув тетрадки в сумку, сбежала вниз по лестнице. Даже не обернулась.

И такая тут на писателя навалилась тоска, хоть волком вой!

Подошла собака, увидела, что хозяин нуждается в сочувствии и тихонько тявкнула: «Ну-ну, только без неврастении! Ну трахнула тебя девочка, бывает, ну уехала, что же теперь, счёты с жизнью сводить?»

— Не твоё собачье дело, животное, — потрепал пса по холке благодарный писатель.

Вечером позвонил сын:

— Ты про конспекты не забыл?

— Как я мог забыть? Приходила эта, как её, Катя… Люба…

— Ира.

— Ира? Впрочем, не важно. Встречай. Слушай, а она не девушка твоя? — ужасом повеяло на писателя от такой коллизии.

— Нет. Она мне доводится не девушкой, а одноклассницей, — пошутил сын, — и приезжает сюда не ко мне.

А к кому? — едва не спросил ревнивый писатель.

— Она тут оформляет развод, — добавил сын.

Опа! Значит, где-то существует человек, которому этот ангел выедает мозг.

— За конспекты спасибо. Привет маме. Извини, тороплюсь. Пока.

 

Глава 9

 

— Мани, — сказал грабитель и обвёл рукой с ножом всю остановленную им компанию, показывая, что его требование относится к каждому из них и не подозревая, что через полторы минуты умрёт.

Странное дело. Почему, так называемое, шестое чувство не предупреждает человека о самом главном событии в его жизни, не считая рождения, — о кончине, особенно когда кончина внезапна?

Вот едет машина по загородной трассе. Тормоза исправны, дорога сухая, прямая, отлично просматривается. За рулём мама, позади двое детишек. И то ли дети расшалились, то ли спросили о чём-то у мамы, только она, продолжая управлять, повернулась к ним. При этом её левая рука, державшая руль, сместилась влево на какие-то ничтожные градусы, которых хватило на то, чтобы вылететь на встречную полосу. Об этом рассказал водитель тягача, шедшего навстречу. Он с ужасом увидел, как легковушка в считанных метрах от капота его машины внезапно вильнула, и ни его реакция, ни многолетний опыт не помогли избежать столкновения лоб в лоб. Почему молчал внутренний голос женщины в момент, когда нужно было кричать?

Вот водитель автокрана работает под проводами высоковольтной линии и, развернув поднятую стрелу, кладёт её на провода. По треску искр и свечению металла понимает, что допустил оплошность, преступно проигнорировав строжайшие правила безопасности при работе под линией электропередачи. Он выпрыгивает из кабины крановщика в траву и, обернувшись, осознаёт масштаб аварии: уже дымится резина протекторов – единственного препятствия электротока между проводом и землёй. И, решив отогнать машину, хватается за ручку двери водительской кабины. Где было в этот момент его шестое чувство?

А может быть, нет в природе никакого шестого чувства, а внутренний голос – досужий вымысел невежественных людей?

У писателя был ответ на этот вопрос, и ответ этот был утвердительным, поскольку он сам в какой-то степени обладал способностью предугадывать события. Ну как события, тоже мне событие, встретить на улице знакомого — ерунда, в принципе. А если у тебя в голове ни с того ни с сего за секунду до этого возник его образ, и вот он, выходит из-за угла тебе навстречу? У тебя мурашки по коже, а твой знакомый спрашивает: «Привет, ты чего?» Или вот — однажды писатель решил перекусить в кафе. Запарковал машину на удачно освободившемся месте и вдруг вспомнил популярную когда-то настольную игру, в которую играли с соседями ещё его родители – лото. Мог вспомнить всё, что угодно, а вспомнил лото. Он перешёл улицу и у стеклянных дверей, в снегу под ногами, увидел мятую карточку этой достаточно редкой теперь игры. Странная способность эта проявлялась у него абсолютно непрогнозируемо, от случая к случаю. В псевдонаучных рассуждениях она называется ясновидением.

Но совершенно необязательно было мчаться на автомобиле по встречке или работать под ЛЭП, чтобы оказаться на границе бытия.

Как-то во время студенчества подошла его очередь дежурить по комнате в общежитии. Он пришёл с лекции пораньше и, пользуясь тем, что парни, с которыми он делил комнату, отсутствуют, решил прибраться. Взял половик и пошёл в конец длинного коридора, где было окно, чтобы в него половик вытряхнуть. Слева от окна располагалась дверь в умывальник, справа – в туалет, и то, что на линолеуме под окном разлилась вода, выглядело вполне естественно. Он раскрыл окно и, держа в руках половик, высунулся наружу. Ноги его поехали в луже назад, и он забалансировал на подоконнике, опираясь на него животом. Спасло его от падения с четвёртого этажа на бетонные блоки то, что он выпустил из рук тяжёлый половик. Этот абсолютно безобидный, казалось бы, случай стал одним из двух самых опасных моментов в жизни предсказателя. Ясновидец хренов.

Но вернёмся на Кипр.

— Мани, — сказал грабитель.

Всё произошедшее вслед за этим отпечаталось в мозгу жены писателя словно снятое на камеру рапидом – едва ли не покадрово.

Друг, шедший чуть позади жены писателя, сделал шаг вперёд, отодвинув её плечом себе за спину. Плечо, на котором так уютно засыпалось ещё прошлой ночью, теперь показалось ей каменным. Шум сзади заставил её обернуться. Джеймс Бонд суетливо шарил по карманам в поисках наличных. Даже в темноте было видно, как побелело его лицо. Друг тоже полез в карман, правой рукой достал оттуда носовой платок и стал теребить его в руках. Что он там копается! Жена писателя стала лихорадочно соображать, как отделаться от бандита мелочью, сохранив основную сумму. Друг, оставив в покое платок, полез теперь в левый карман, извлёк оттуда кошелёк, протянул его в сторону грабителя и, очевидно, от волнения неловко выронил, растяпа. Грабитель рефлекторно шагнул вперёд. Шагнул вперёд и друг, сократив дистанцию между ними. Потом он нагнулся, потянувшись левой рукой за кошельком, взял его и вдруг внезапно и резко выпрямился. Послышался звук удара «дум» и одновременно звон ножа, отлетевшего на плитки. Жене писателя показалось, что ноги бандита на миг оторвались от поверхности, зубы его лязгнули, а сам он рухнул спиной на скамейку, поперёк неё, сопроводив падение каким-то мерзким хрустом.  Из кустов, раздирая ветки, кто-то ломанулся прочь, только тень мелькнула в неверном свете фонаря. Грабитель, неестественно выгнувшись, конвульсивно вытянул руки и произвёл ими какое-то нелепое, словно аплодирующее движение, сопровождая его гортанным звуком, после чего обмяк и затих. Из уголка его рта вытекла чёрная струйка.

Трое свидетелей оцепенело застыли в позах, в которых застало их происшествие. Грек держал в дрожащей руке бумажник. Друг подошёл к скамейке и положил пальцы на шею пострадавшего.

Жена писателя разглядела, что пальцы были туго стянуты носовым платком. Она вдруг совершенно неожиданно почувствовала, что ощущает не испуг, а необъяснимое сладостное возбуждение.

— Готов. Прижмурился, ёб его мать. Ну почему опять я? – сквозь зубы произнёс, ни к кому не обращаясь друг.

— Надо бы вызвать полицию, — подала робкий голос актриса.

— Даже не думай, — прервал её соотечественник. – Значит так. Если придётся давать показания, нас здесь не было. Видеокамера установлена у входа, мы в её поле не попали. Сейчас мы быстро возвращаемся на стоянку и ужинаем в Макдональдсе. Спроси у пацана, сможем мы переночевать у него?

После чего, прежде чем уйти, он очень внимательно осмотрел пространство под ногами и поднял бумажку, обронённую греком — приглашение на премьеру фильма.

Они послушно исполнили всё по пунктам. В Макдональдсе, увидев гамбургер, бледный грек ушёл в туалет, где его стошнило. Кассовый чек друг аккуратно положил во внутренний карман. Пожилые соседи по дому, в котором жил студент, выразили в тот вечер недовольство громкой музыкой, доносившейся из-за стены, и пожаловались на молодого соседа консьержу, который вынужден был подняться на третий этаж и напомнить квартиросъёмщику и его гостям о времени. После чего в доме воцарилась тишина. В небольшой квартирке студента было тесновато, но разместились все. В распоряжение подруг был отдан диван, их соотечественнику досталось раскладное кресло, а хозяин устроился на надувном матрасе.

Утром, покидая квартиру, грек позвонил в дверь соседям и извинился за причинённое им беспокойство. К извинениям присоединились и его гости.

В отель они явились к обеду и на ресепшене узнали о происшествии. Вчера вечером поблизости от отеля, какой ужас, был убит человек – событие для тихого курортного городка неслыханное. Полицейские и криминалисты, перекрыв территорию лентой, работали здесь всю ночь – фотографировали, снимали отпечатки пальцев с найденного там же ножа, выявляли возможных свидетелей, запрашивали по рации какие-то данные и прочее, и уехали с полчаса назад. По слухам, убитый был гастарбайтером из Румынии, трудился на одной из столичных автомоек, а вечерами выезжал на побережье, где занимался преступным промыслом. Говорят, его уже опознали несколько потерпевших. К гостям из России никто интереса так и не проявил.

 

Глава 10

 

Накануне приезда жены писатель тщательно прибрался: загрузил стиральную машину, в складках простыни увидел крохотную золотую серёжку «гвоздик», стал искать зажим от серёжки, нашёл его. С полочки в ванной вытер след тонких пальцев. Внимательно пылесосил полы, а когда закончил, с жёсткой щётки аккуратно снял длинные волосы, отделив их от собачьей шерсти и прочего мелкого мусора, который выбросил. Волосы перебрал. Образовались две прядки: одна из светлых слегка вьющихся волос, другая, потоньше, – из нескольких тёмно-русых прямых. Он растянул прядки на столе. Возникла глупая мысль – свернуть тёмную в медальон. Он усмехнулся: «Как мальчик, ей Богу», накрутил обе на палец и тоже выбросил.

Квартира писателя была большая. С раздельными комнатами, высоким потолком, паркетом, она досталась ему, можно сказать, в наследство. Наследовал он её от дяди. Сегодня купить такую для писателя, даже учитывая его высокие гонорары, было бы не просто. Дом довоенной постройки, в котором располагалась квартира, был возведён в тихом центре города для элиты молодого государства. В разное время здесь проживали академики, народные артисты, управленцы высшего звена. Фасад дома украшали две мемориальные доски. Светлый подъезд с широкой лестницей. В забранном металлической сеткой пролёте просторный лифт, позволявший перевозить даже небольшую мебель. Во дворе арка, выводящая в тихий переулок.

Дядя писателя, родной брат его мамы, в конце 44-го года, пройдя ускоренные артиллерийские курсы, молодым лейтенантом попал на фронт. Почти сразу стал командиром батареи – на фронте карьеры делались быстро. В качестве уже командира артдивизиона участвовал в штурме Кёнигсберга. Был награждён боевыми орденами и медалями. Сразу по окончании войны продолжил образование. Работал в секретном конструкторском бюро. Стал автором важного изобретения, которое используется в артиллерии по сей день. Тогда же, с женой и маленьким сыном и въехал вот в эту самую квартиру, освободившуюся от её первого жильца – известного хирурга, осужденного по «Делу врачей».

Писатель первый раз побывал здесь, будучи школьником, приехав к дядьке — генералу на летние каникулы. Спал на раскладушке, а весь день болтался по городу, приходил только ночевать. Подростку, попавшему в большой город из провинции, было всё в диковинку: зоопарк, планетарий, бассейн под открытым небом, метро с эскалатором, универмаги, концерты и выставки, большой футбол. Его гидом в то лето стал двоюродный брат на пару лет старше его, генеральский сын, лёгкий и весёлый парень. Через несколько лет от лейкемии умерла жена дядьки, спокойная приветливая женщина. А когда писатель приехал в город, поступил в институт и жил в общежитии, умер и его сын, унаследовавший от матери неизлечимую болезнь. Писатель часто и с грустью вспоминал кузена, с которым они успели за год до этого на славу покуролесить.

Дядька, потерявший близких, как-то скис и словно доживал, несмотря на то, что был не таким уж старым. Единственным его развлечением стало посещение по выходным кладбища. Он преподавал в военном училище, когда его вернула к жизни, а как шушукались за спиной знакомые, охмурила дежурившая там же, в медицинском кабинете, молодая медсестра. Девка была красива, с пациентами вела себя грубовато, если не сказать – хамовато, но инъекции делала ловко и безболезненно, а в тонкие старческие вены-ниточки преподавательского состава попадала иглой с первого раза. Женившись на ней, генерал обрёл ко всему неотложную помощь на дому.

Причиной, по которой его выбрала она, была не любовь, какая уж там любовь, и не создание семьи. Просто надо было устраивать свою судьбу. Многочисленные ровесники в погонах с крепкими задницами, исколотыми ею, по окончании училища подлежали распределению. А попасть в гарнизон, расположенный в каком-нибудь медвежьем углу, в её планы не входило – не для того ценой неимоверных усилий закрепилась она в этом городе. А тут – обеспеченный вдовец с роскошной квартирой.

Племянник, изредка навещавший родственника, наблюдал их непростые отношения, которые были, как он рассудил, следствием большой разницы в возрасте. Впервые видел студент, чтобы жена обращалась к мужу по имени-отчеству. А однажды он, испытывая неловкость, стал свидетелем бурной ссоры, спровоцированной женщиной по надуманному поводу – с незаслуженными обвинениями, с криком и разбитой вазой, закончившейся её, упавшей на кровать ничком, рыданиями. Истерика стала по сути своей освобождением от сексуальной энергии, своего рода оргазмом.

Несколько смирила она свой нрав после одной фразы, произнесённой мужем во время очередной ссоры. Тот сказал, чтобы в случае его кончины она не рассчитывала на квартиру, которую он отпишет единственному наследнику – племяннику. Слова мужа заставили её притихнуть и задуматься.

Может быть та фраза, осевшая в её сознании, может физическая неудовлетворённость, а скорее – и то и другое толкнула её на поступок, который совершается, как правило, в порыве страсти. В её случае это была хорошо спланированная акция — однажды эта сметливая и решительная женщина расчётливо соблазнила молодого родственника. В сложившейся ситуации это было не то, чтобы даже возможно, а скорее предопределено. Этого не могло не случиться. И это случилось.

Итак, диспозиция.

1). Пожилой, усталый, перенёсший инфаркт муж.

2). Его жена – молодая наливная женщина с неутолённой плотью, единственной радостью которой стали завистливые взгляды подруг, видевших, как она в соболях выходит из генеральской «Волги», да ещё два – три за год официальных приёма в дни государственных праздников, на которых можно было блеснуть дорогими украшениями и новым платьем, облегающим точёную фигуру. Молодых лейтенантов здесь почти не было, а масляные глазки старичков в лампасах её только забавляли. На балетных спектаклях она засыпала, отдавая предпочтение цирковым представлениям.

3). Племянник мужа – студент, который на тот момент встречался с девчонкой однокурсницей, жившей со строгими родителями. Подробно изучивший её до пояса, ниже он допущен не был и порой, возвращаясь по ночному городу со свидания в своё общежитие, ощущал пульсирующую боль в распухшей мошонке, которая едва не гудела. Интересно, — морщась, думал он, — даёт ли этот факт ему право считать себя мудозвоном?

Ну вот. И как-то по весне дядина жена обратилась к нему с просьбой помочь по хозяйству. Была суббота. Хозяйка, занятая генеральной уборкой, встретила его в широкой линялой кофте с растянувшимся воротом и легкомысленной короткой юбке, делавшей её похожей на школьницу.  Сказала, что муж в отъезде, какое-то выездное совещание что ли. Они прошли на кухню, где она попросила его уложить под плинтус электрический шнур от новой лампы, вторую неделю болтавшийся под ногами: «Инструменты ты знаешь, где».

Он уже заканчивал работу, когда услышал, как родственница позвала его: «Ну дают! Нет, это надо видеть. Иди-ка, глянь». Заинтригованный, он пошёл в гостиную. Хозяйка, поднырнув под дневную штору, лежала грудью на широком подоконнике и смотрела куда-то вниз в раскрытое окно: «Что делается!» Тюлевая занавеска у неё на спине слегка шевелилась от ветра. Короткая стрижка чёрных жёстких волос не закрывала маленьких, хищно прижатых к голове ушей, просвеченных ярким утренним солнцем, а под задравшейся юбкой ничего не было. Сказать, что крепкие ноги, утвердившиеся на полу, были плотно сомкнуты, не отвечало бы действительности. Какое событие там, во дворе, привлекло её внимание и свидетелем которого он приглашался стать, студент так и не узнал. Ощупью он положил отвёртку на стол.

— Эй, ты чего там затеял, безобразник? – простонала она, привстав на цыпочки и призывно прогнувшись в пояснице, — стоило отвернуться. Ну ты хват! О-о-о…

Пальцы с облезшим на ногтях лаком и побелевшими костяшками сжимали край подоконника. У неё были крупные руки крестьянки.

Их тайная связь как-то благоприятно сказалась на общей ситуации. Во всяком случае, так думал племянник, пытаясь договориться со своей совестью – дядька относился к нему как к сыну.

Мучила ли совесть изменщицу? Нет. Более того, она всякий раз, кроме физической радости, испытывала какое-то моральное удовлетворение. Могла, например, в присутствии мужа, пользуясь тем, что он на минутку вышел или, там, отвернулся, нескромно потрогать племянника, испытывая при этом странное удовольствие, словно мстила за что-то супругу. Видимо за то, что этот брак заставлял её чувствовать себя продажной женщиной, что по сути так и было: пожилой клиент расплачивался с ней за нечастые короткие сеансы бытовыми удобствами, дорогими шмотками, да и просто наличными.

И, тем не менее, в доме генерала установился мир и лад. Прекратился грохот ни в чём неповинной кухонной утвари с многочисленными следами отбитой эмали. Молодая жена успокоилась и повеселела. Супруг, почувствовав благоприятную перемену в домашней атмосфере, перестал задерживаться допоздна на службе. По вечерам, напевая, приводил в порядок свою заброшенную было богатейшую коллекцию почтовых марок. Студент перестал видеть эротические сны с участием в качестве главного действующего лица недоступной однокурсницы. Жертва пуританского воспитания, измучившая его и себя ожиданием первой брачной ночи, та с некоторой тревогой обнаружила изменение в поведении влюблённого, когда после очередного «стоп» он моментально остывал – «ну и ладно».

Встречи любовников проходили в однокомнатной квартире, хозяйкой которой была землячка медсестры, работающая проводницей на поездах дальнего следования. На время своих регулярных поездок она оставляла подруге ключи, чтобы та в её отсутствие поливала фикус и кормила морскую свинку Феньку, кормила и минимум полчаса общалась с ней. Тайные свидания так и назывались – покормить Феньку.

— Завтра в десять утра приходи кормить Фенечку, мохнатка ужас как за две недели проголодалась, — успевала шепнуть, чтобы не разбудить задремавшего у телевизора мужа, генеральша студенту, закрывая за ним дверь.

Безобидная фраза эта бросалась ему в голову мощным выплеском крови с кипящим в ней тестостероном, а утром он, пропустив лекцию или семинар, в предвкушении очередного грехопадения с нетерпением летел на явочную квартиру.

Всё здесь держалось на обоюдном интересе: его устраивал опыт партнёрши, её фантазии и тяга к экспериментам, её –  постоянная готовность партнёра и его неутомимость. Больше их ничего не связывало. Абсолютно. О любви и говорить не приходится. Чего здесь не было, так это – чувства, способного в данной ситуации только отравить жизнь, которое только мешало бы вкушать в полной мере плотские радости. В общении партнёров даже слово это не употреблялось — ни само слово, ни однокоренные его производные. Смешной термин «заниматься любовью» тогда был неведом и появился значительно позже.

На день рождения она подарила ему золотую цепочку. Ответить подобным образом студенту не позволял размер стипендии

— Уймись, мне всего этого и дома хватает, — ответила она, вешая ему подарок на совсем не предназначенное для этого место.

Только вот успеваемость студента заметно снизилась. К концу семестра он накопил две задолженности по профильным предметам и несколько несданных контрольных работ. Озабоченная этим обстоятельством однокурсница взялась проводить с ним дополнительные занятия у себя дома, на одном из которых он, утомлённый состоявшимся накануне интенсивным кормлением ненасытной Феньки, неосмотрительно уснул.

 

Глава 11

 

Да. А что же всё-таки с любовью? Знала ли порочная женщина это романтическое чувство, воспетое поэтами на протяжении столетий? Был ли в её жизни человек, дороже которого нет, за которым в огонь и в воду? Был. И был таким человеком простой мужик, от которого она хотела иметь детей, в общении с которым не надо было глубокомысленно обсуждать премьеру оперы с помощью слов, значение которых она не понимала, которому нравились её наваристые, с сантиметровым слоем холестерина борщи, который не собирал почтовые марки. Который шоферил водилой-дальнобойщиком.

Только вот виделись они редко и от случая к случаю. Потому, что жил он далеко, там, откуда она приехала в качестве лимитчицы, чтобы стать жительницей большого города. Мужу он был представлен в качестве брата, и никаких подозрений у него не вызвал – оба смуглые брюнеты, у обоих одна фамилия, которую носили почти все жители их села. Во время редких посещений землячки он останавливался в генеральских хоромах, чему хозяин не противился. Ну, во-первых, жена его преображалась и, счастливая, только что не порхала по квартире (брат приехал!), а во-вторых, гость приезжал не с пустыми руками. Аромат яблок из фанерного чемодана заполнял квартиру и душистой волной выливался в подъезд. Тонкими пластиками, отрезанными от головки острого козьего сыра не стыдно было угостить самых взыскательных гостей генерала. А в пятилитровой, заполненной под пробку пластмассовой канистре, бултыхался коньяк, лучше которого не было ни в одной из красивых бутылок генеральского бара, а уж он знал толк в коньяке.

Брат выглядел внушительно – бычья шея, лапы лопатами. Рассуждал весомо и неторопливо. На время его приезда студент от тела медсестры отлучался, возвращаясь в статус племянника. Отлучался, как минимум, на месяц. В этот период и две-три недели после него сестрица близко и видеть никого другого не хотела, а если возникала необходимость ухаживать за фикусом и морской свинкой, делала это без помощника. Потом природа снова брала своё. И как-то раз он стал невольным свидетелем разговора, суть которого повергла его в шок.

Надо заметить, что к женщинам, к женщинам – вообще, студент относился трепетно. Ну, не то, чтобы обожествлял их, а, скорее, идеализировал. Он не представлял, что некоторые из них способны на подлость, не говоря уже о преступлении. Может быть не знал, скажем, о женских колониях, в которых содержатся заключённые со страшными историями за спиной? Знал, конечно, но считал, что это где-то там, далеко, и не имеет к нему лично никакого отношения. А те мелкие женские прегрешения, с которыми сталкивался в повседневности, считал недостойными осуждения. Официантку, например, обсчитавшую его в ресторане, с улыбкой прощал, не делая попыток уличить её в обмане — не хочешь быть обсчитанным, не ходи по ресторанам. И не ходил, предпочитая столовые, где его тоже обманывали, но уже работницы кухни, у которых, наверное, были дети.

Мама, провожая его во взрослую жизнь, беспокоилась: «Наивный ты какой-то, не шибко людям-то доверяй, в особенности – бабам. И запомни: их слёзы ничего не стоят».

И вот – подслушанный разговор, а по сути – монолог, обращённый генеральшей к гостю. Дело было в обычный рабочий день. Накануне студент был приглашён на семейный ужин по случаю приезда брата этой, кем она ему официально доводилась? Тёткой? Снохой? А вечером, уходя, забыл свою папочку с протоколами лабораторных работ. И на следующий день по дороге на занятия зашёл за ней. На звонок ему никто не открыл – дядька был на службе, а его жена, свободная от дежурства, ушла с гостем в город. И он воспользовался своим ключом. Папки нигде не было. Он осмотрел поверхности на кухне, в гостиной, прошёл на балкон, где вчера курил с приехавшим братом – может там? Здесь в коробке были свалены яблоки, привезённые гостем. Он выбрал одно из них и, облокотясь о перила, откусил от него. Яблоки были такие сочные, что их можно было не есть, а пить. И тут услышал за спиной какой-то шум. На балкон можно было попасть двумя путями. Одна из дверей вела из спальни, она была раскрыта, и именно оттуда доносился шум — смех хозяйки и голос её брата. Судя по разговору, они забежали переодеться – ближе к полудню стало жарко. Студент, доев яблоко, бросил огрызок на газон во дворе и хотел было объявиться, но было поздно – недвусмысленные женские стоны и знакомые ему «Ну! Ну! Ну! Ну!» дали понять, что супружеское ложе генерала подвергается осквернению. Ай да брат!

Тварь двуличная! — подумал студент, — а, впрочем, почему – двуличная, здесь необходимо уже какое-то другое исчисление.

А генеральша, утомлённая ласками, уже делилась с гостем наболевшим.  Суть её монолога сводилась к следующему. Время идёт, она не молодеет, редкие визиты любимого её не устраивают, да и для него это ненормально, она мечтает о детях и обычной семейной жизни, главным препятствием к чему является муж, не оправдывающий её надежд на повторный инфаркт, а он может протянуть ещё с десяток лет, а, главное, оставить квартиру племяннику, что стало бы крушением всех её планов. Она тут по случаю раздобыла зелье, добавляя которое в любимое блюдо супруга, можно было значительно ускорить процесс. А явившееся вследствие этого недомогание генерала и его кончина от почечной недостаточности диагностировались бы специалистами как следствие возрастных изменений организма, и никаких подозрений бы не вызвали.  Во всяком случае, углублённый химический анализ был маловероятен, а если бы такой и провели, всю вину за случившееся можно было возложить на «этого дурачка», подложив ему тот порошок.

Дурачок на балконе, от страха боясь пошевелиться, держал во рту недожёванный кусок яблока — братец, обнаружив нежелательного свидетеля, придушил бы его как котёнка. По спине проползла тяжёлая капля пота.

Дальнобойщик вяло отговаривал любовницу от преступления, но не из каких-то этических или христианских соображений. Говорил что-то о настоящей жизни, о доме на берегу Днестра, о фруктовом саде на склоне холма, о высоком риске задуманного ею, предлагал всё бросить и вернуться на родину. «Господи, какой же ты глупый, — смеялась она, — дом, сад, настоящая жизнь… Что ты знаешь о настоящей жизни! Настоящая жизнь здесь, вот она, за окном, посмотри (студент похолодел от мысли, что братец пойдёт на балкон смотреть, как выглядит настоящая жизнь). И квартиру эту я никому не отдам, она моя. И школа с углублённым изучением английского языка рядом, даже улицу переходить не надо. Я не хочу, чтобы у наших детей были мозоли на руках. Только надо немного потерпеть».

Они, наскоро прибравшись за собой, ушли – куда-то торопились. Хлопнула входная дверь. И только когда штора от сквозняка надулась пузырём и опала, он решился пошевелиться, выпрямив затёкшую ногу. Увидел, как они пересекли двор, направляясь через арку на улицу, и, забыв про папку, выскочил следом. Он понимал, что сложившаяся ситуация требует безотлагательных мер. Но каких?

Приехав в главный корпус училища, студент вызвал с занятий на вахту генерала, напугав того внезапным визитом: «Что случилось?» По вестибюлю оживлённо сновали люди, преимущественно военные, здоровались с генералом, некоторым он подавал руку. Поведение племянника, его всклокоченный вид говорили о том, что весть, с которой он явился, срочная и тревожная, и что делиться этой вестью здесь, в толчее, он не решается. Генерал властно взял его за руку выше локтя и вывел через улицу в сквер напротив входа.

Здесь, расположившись на свободной скамейке, и выслушал взволнованный рассказ племянника, а, выслушав, строго посмотрел ему в глаза. Задумался. Думал не долго. Сказал, что вечером устроит ему встречу с человеком, которому тот повторит всё сказанное. Уходя, незаметно положил в рот таблетку, обернулся: «Папка на полке в прихожей».

Человеком, о котором говорил генерал, был его старинный друг. Познакомились они, можно сказать, мальчишками на ускоренных артиллерийских курсах. Только один закончил войну в Восточной Пруссии командиром артдивизиона, а второй, аналитические способности которого были замечены руководством, – в Берлине в контрразведке СМЕРШ. Друг генерала знал испанский язык, английский, свободно говорил на немецком, после войны прошёл горячие точки в Анголе и Вьетнаме, дважды был серьёзно ранен, помогал в организации контрразведки на Кубе. Теперь, тоже в звании генерала, занимал ответственный пост в центральном управлении. Друзья служили в разных ведомствах, но однажды их служебные пути пересеклись – был момент, когда научная деятельность артиллериста-баллистика оказалась в сфере внимания спецслужб вероятного противника. Дружили семьями пока один не овдовел и женился на медсестре – жёны не смогли найти общий язык, да и не старались. Но друзьями оставались по-прежнему – будучи заядлыми рыбаками, вместе встречали утреннюю зорьку на реке или ходили на футбол, правда, разделяя пристрастия к разным командам.

Вечером за студентом заехала машина и отвезла его куда-то на окраину города, где в аскетично и формально обставленной однокомнатной квартире одной из девятиэтажек и состоялся разговор. Пожилой человек, с которым студент пару раз сталкивался в доме дядьки, в ходе обстоятельного, доверительного и спокойного разговора был посвящён в тайный план молодой генеральши. Он, сидя за столом, чертил каракули на листке бумаги, там же делал какие-то пометки, изредка, не перебивая визави, задавал уточняющие вопросы и выведал все интересующие его подробности, вплоть до фамилии однокурсницы и адреса, по которому проживала морская свинка Феофания. А когда студент попросил собеседника оставить строго между ними его отношения с медсестрой, ответил, что обещает, но не сомневается, что его друг если и не знал об этом, то, будучи неглупым человеком, безусловно догадывался.

Первым пунктом неофициального расследования стала проверка родственной связи медсестры с земляком. Уже на второй день на рабочий стол генерала от госбезопасности легла информация, что объявлявшие себя братом и сестрой персоналии родственниками не являются. Этот факт стал убедительным доказательством, что поступивший сигнал — не плод фантазии студента и заслуживает самого серьёзного к нему отношения.

Вывести из-под возможного удара друга было не сложно. Главным стало убедить его в необходимости принимаемых мер, которые, во-первых, гарантировали бы его безопасность и, во-вторых, не вызвали бы подозрений, главным образом – со стороны жены. В тот же день к главному входу военного училища подъехала машина скорой помощи, в которую погрузили преподавателя, пожаловавшегося на боли в области сердца, и доставили его в госпиталь на казённое довольствие.

За время пребывания генерала в клинике и те три дня, которые «брат» гостил в городе, хозяйка в полной мере почувствовала себя счастливой: квартира в полном её распоряжении, рядом любимый человек, отношения с которым не надо ни от кого таить. Не хватало лишь детских голосов и ежедневной приятной суеты, связанной с заботой о потомстве – скажем, завязать бант на голове дочки, провожая её в школу. Но это дело наживное. Хорошо бы только было без проведения в жизнь опасного плана обрести статус вдовы – вот лечащий врач сообщает ей печальную весть, вот она, в трауре, вздрагивает от салюта над могилой мужа, вот принимает многочисленные соболезнования, сорок дней носит чёрный платок и через год… Ладно, а пока надо бы поделиться с племянником тревожной новостью.

Писатель прекрасно помнит тот разговор на ступеньках студенческой общаги с запыхавшейся родственницей, комкающей в руках сухой носовой платок — разговор, в процессе которого он расширил круг своих сверхъестественных способностей. Сноха с озабоченным видом рассказывала ему о тяжёлом состоянии его дядьки, которого с подозрением на инфаркт отвезли в реанимационное отделение, когда у студента в голове словно что-то щёлкнуло: перед ним вдруг раскрылась фальшь этой её напускной озабоченности.

С того момента непонятно как – то ли по выражению лица человека, то ли по его взгляду, то ли по какому другому неуловимому признаку он мог выявлять лживость этого человека в конкретной ситуации. Причём, независимо от того, общался он с человеком напрямую или, допустим, видел его по телевизору, была ли это буфетчица пивбара, разбавляющая пиво, или актёр, не справляющийся с ролью, или политик, выступающий по телевизору с предвыборной программой. Ложь перестала для него быть тайной. Он стал этаким ходячим детектором лжи, порой сам страдая от этого, например, в ситуации, описанной поэтом: «Ах, обмануть меня не трудно! Я сам обманываться рад!» Обмануть его стало трудно.

Между тем, дальнейшая проверка сигнала студента, выявила факт тайного сотрудничества подозреваемой с проверяющей стороной. Генерал узнал, что медсестра в некотором смысле была его коллегой, являясь агентом КГБ. В ведомстве таких людей называли осведомителями или источниками оперативной информации, в народе – стукачами.

Завербована она была практически сразу по приезду в город, куда прибыла, соблазнившись объявлением о приёме на работу по лимиту.

Глава 12

 

Лимит…

Единственным способом для простой деревенской девчонки получить вожделенную прописку в одном из нескольких привлекательных для жизни городов Союза было устроиться на работу «по лимиту». Что это значило? Дело в том, что при общем дефиците рабочей силы в стране на каждом предприятии, в любой организации существовал перечень рабочих мест, связанных, как правило, с неквалифицированной и плохо оплачиваемой работой, которую коренные жители упомянутых мегаполисов считали для себе зазорной и унизительной. Такому предприятию спускался сверху лимит, то есть, разрешение на строго определённое количество приезжего люда, которых предприятие могло принять на работу и прописать в ведомственном общежитии. Заносчивые старожилы эту категорию сограждан высокомерно называли лимитчиками или вовсе – лимитой. Работа по лимиту являлась как бы стартовой позицией. Дальше в зависимости от способностей и притязаний каждый, как мог, устраивал свою судьбу. Кто-то, по-тихому спиваясь, так и оставался на старте, кто-то, получив образование, рос профессионально. Представительницы прекрасного пола могли снять все вопросы, удачно выскочив замуж.

Но абсолютно все соискатели заветной прописки обязательно попадали в поле зрения государственных спецслужб. Если претендентов на конкретное рабочее место было несколько, преимущество получал тот, который шёл на сотрудничество с влиятельной организацией. У того, кто отказывался, шансов на трудоустройство было значительно меньше.

Было бы ошибкой думать, какой, мол, прок от такого осведомителя, располагавшегося на самом нижнем уровне социальной иерархии. На самом деле информация, поступающая от этого контингента, оказывалась порой просто бесценной.

Ну кто из, допустим, музыкантов знаменитого оркестра, болтающих с коллегами во время перерыва репетиции, обращает внимание на уборщицу со шваброй, заставляющую поднимать ноги? А потом какой-нибудь валторнист в злобном недоумении задавался вопросом, почему из всего оркестра именно ему не подписали разрешение на гастрольный выезд в Швейцарию.

Ещё при царе практически все трактирные половые, извозчики и дворники носили звание сексотов. Это старорежимное слово, которое сегодня мало кто знает, не имеет никакого эротического подтекста и является сокращением от «секретный сотрудник» Охранного отделения полиции. Именно дворники, едва ли не круглосуточно гоняющие метлой опавшую листву и собирающие конский навоз, видели, кто с кем пришёл, когда с чем ушёл и сколько отсутствовал.

Ну что говорить, качество работы любой спецслужбы характеризуется умением использовать агентуру.

Не избежала внимания со стороны влиятельной организации и девчонка, приехавшая из провинции по объявлению одной из больниц. В объявлении говорилось о приёме на работу санитарок. После просмотра её документов, включающих автобиографию, школьный аттестат, характеристику с последнего места работы, в одной из комнаток отдела кадров клиники и произошёл разговор между «комсомолкой, спортсменкой и просто красавицей» и интеллигентным человеком в штатском. Человек интересовался семьёй собеседницы, её планами на жизнь. Результатом разговора стала с одной стороны подписка о негласном сотрудничестве, данная девушкой, а с другой – обещание всецело содействовать её амбициозным планам.

Человек своё слово сдержал. Девушка без обычной в таких случаях волокиты была принята на работу санитаркой в хирургическое отделение, размещена в общежитии здесь же, на территории клиники, а через пару лет грязной работы, связанной с окровавленными простынями и «утками» пациентов, поступила в училище на курсы медсестёр.

Сдержала слово и она, относясь к нештатной работе отнюдь не формально, проявляя заинтересованность и инициативу. У неё была цепкая память и привлекательная внешность. Мужики в её присутствии распускали веером павлиньи хвосты и становились неосмотрительными в речах. В одном случае поступившая от неё информация помогла предотвратить преступление, квалифицирующееся статьёй УК как «Измена Родине».

Да.

Так вот, в ходе неофициальных следственных мероприятий, среди прочего, было произведено несанкционированное проникновение в квартиру проводницы. Здесь была обнаружена коробка с ампулами и пузырьком, на котором чётко отпечатался след от большого пальца правой руки медсестры. На самой коробке были и пальчики хозяйки квартиры, но было ясно, что коробка ей не принадлежала, а открывала она её чисто из женского любопытства, посмотреть, что там прячет у неё на антресолях подружка. Видимо, содержимое коробки её не насторожило — люди несли с работы всё, что плохо лежало. Закончилась эпоха осуждённого на 20-м съезде Партии культа личности, когда за катушку ниток, вынесенную с фабрики, швея получала три года лагерей. Наступил период, получивший название «оттепель». И сразу стало плохо лежать всё. Едва ли не официальным стал термин «несуны», которым заменили неэстетичное – «воры» и «расхитители социалистической собственности». Поэтому для проводницы выглядело вполне логичным, что медсестра тащила с работы медикаменты. Там же, на антресолях, хранилась внушительная стопка новенького постельного белья с чёрными штемпелями Железной дороги.

Самым же неожиданным для следствия стал встроенный в коробку миниатюрный радиомаячок, позволявший отслеживать перемещения коробки. И выяснилось, что медсестра является фигурантом разработки дела о незаконном обороте опиатов, что в деле фигурирует ещё одна медсестра и врач-анестезиолог – организатор преступной схемы, что дело ведёт ОБХСС – отдел другого силового ведомства, занимающегося внутренними, как следует из названия ведомства, делами государства. А маячок нужен для финальной стадии операции – задержании с поличным курьера с коробкой.

Спрашивается, зачем обеспеченная, ни в чём не нуждающаяся женщина позволила вовлечь себя в преступную схему, чреватую большими неприятностями, заменяя обезболивающие инъекции уколами витаминов и обрекая, таким образом, пациентов на страдания? Ну, во-первых, как известно, много денег не бывает, а, потом, деньги были большие, а главное – неподотчётные мужу. А что касается пациентов, то, как правило, это были безнадёжные больные, и никакие инъекции всё равно спасти их не могли.

Получается, студент был далеко не единственным, кто тайно посещал эту квартиру. Вообще, если бы питомцем хозяйки был попугай, а не морская свинка, то он мог бы рассказать много интересного.

Находясь в кардиологическом отделении госпиталя, генерал постоянно был в курсе проводимого расследования. Друг с ежедневными отчётами навещал его по окончании рабочего дня, и во время последнего визита рассказал, что сигнал подтвердился и что планируемое отравление — реальность. В пузырьке, принадлежащим его супруге, находится сильнодействующий яд на основе таллия.

— Ушам не верю! – произнёс осунувшийся буквально на глазах генерал в больничной пижаме.

— Увы, — ответил генерал в штатском. – Но ты понимаешь, что ни один суд не признает преступлением наличие у обвиняемого отравляющего вещества. Мало ли, может человек хотел извести кротов на даче, а помыслов об убийстве не было и в помине. А нет тела – нет дела. А вот ампулы с морфином — это готовая статья.

— Сидеть в зале суда в качестве потерпевшего? Мычать что-то нечленораздельное на вопросы адвоката о семейных отношениях? Уволь. Ни о каком суде не может быть речи. Что там остаётся? Развод? Так, я понимаю, нужно согласие супруга. Опять что ли суд?

— Будет тебе развод. Обещаю, эту тварь ты больше не увидишь.

В советском законодательстве факт негласного сотрудничества с правоохранительными органами не мог служить основанием избежать наказания или смягчить его в случае преступления такого сотрудника. Но где законодательство и где реальная жизнь. И потом, есть сотрудники, а есть ценные сотрудники. Медсестра квалифицировалась как особо ценный сотрудник, и в результате договора между двумя силовыми ведомствами вместо реальной десятки получила условный срок, послушно подала заявление на развод и отбыла, куда ей было указано, а именно в один из портовых городов. Там поликлиника судоверфи остро нуждалась в медперсонале среднего звена. Туда же, в особый отдел завода, отправилось личное дело и учётная карточка агента, в которой была сделана маленькая пометка о склонности фигуранта к уголовным правонарушениям. То есть, произошла передача агента на связь новому резиденту – объектовику режимного предприятия. И след одной из героинь нашего повествования, как говорится, затерялся на бескрайних просторах державы.

Много лет минуло с тех пор, много событий произошло в жизни писателя, но он хорошо помнит, как жена, переступив порог квартиры в качестве молодой хозяйки и узнав всю её историю, первое, что сделала – это пригласила священника для освящения жилища. Писатель тогда с некоторым недоверием отнёсся к обряду, но не противился, осенял себя крестом, слушая молитвы батюшки и с интересом наблюдая, как тот окропляет святой водой стены и углы доставшегося по наследству жилья.

 

Глава 13

 

Отвезти подруг в аэропорт взялся юный поклонник актрисы. Он запарковал машину под вывеской отеля, погрузил в багажник чемоданы и, сидя за рулём, рассказывал что-то смешное своей пассии. Та сидела рядом и хохотала, с нетерпением поглядывая в зеркало заднего вида.

У входа в отель происходила трогательная сцена прощания. Жена писателя не позволила другу сопровождать их к самолёту и теперь в его объятиях с какой-то странной гримасой, похожей на улыбку, слушала, как он, запустив пальцы в её волосы, что-то шепчет ей на ухо.

— Душераздирающая сцена, — сказала по-русски актриса, — посмотрела на часы и нажала клаксон.

Соотечественник разжал руки, а потом, стоя на ступенях, смотрел вслед машине пока та не скрылась за зелёной изгородью отеля. Навстречу машине проехал полицейский трафарированный фургон и свернул к отелю.

Всю дорогу до аэропорта актриса с тревогой посматривала на подругу, которая не принимала участие в разговоре, невпопад отвечала на вопросы и с губ которой не сходила словно стянутая судорогой улыбка. Гримаса сохранялась на лице когда они выгружались из машины, когда регистрировались у стойки и когда прошли к контрольной рамке металлодетектора. Здесь они выложили кошельки с мелочью, ключи, часы и браслеты. Здесь же таможенник объяснил жене писателя, что проносить в зону вылета бутылки с жидкостью запрещено. Та, всё с той же жалкой гримасой, пыталась втолковать служащему, что это только вода, но тот был непреклонен. И тогда она вдруг внезапно и горько разрыдалась, сотрясаясь всем телом в руках стиснувшей её подруги, всхлипывая и приговаривая: «Но это же… Это же… Это же только вода… Просто… Вода…»

Пожилой служащий много лет отдал работе на таможне, всякого повидал, но с такой реакцией на совершенно обыденную ситуацию столкнулся впервые. Несколько лет назад, правда, похожая истерика случилась с пассажиркой, тоже, кстати, русской, но по значительно более серьёзному поводу. Ту ещё можно было понять – у неё по решению суда отбирали ребёнка.

Актриса успокаивала жену писателя, гладила её по голове: «Ну, ну, ну… Всё, всё, всё…» Весь путь до аэропорта, наблюдая за состоянием подруги, она опасалась, как бы та не тронулась умом. А теперь с облегчением поняла, что слёзы сняли напряжение, и, видимо, не испытывая ни малейшего сочувствия к горемыке, стала, что называется, валять дурака. Напустив на себя маску суровой озабоченности, она на полном серьёзе обратилась к ошарашенному таможеннику с просьбой не осуждать её подругу, говорила, что эта бутылка очень дорога ей и что он даже не представляет, как много с этой бутылкой у неё связано, и что вот теперь, с её потерей, жизнь женщины, и без того полная тягот и лишений, и вовсе утратит всякий смысл.

Вечером за ужином чиновник развлечёт жену, поведав ей драматическую историю, участником которой ему довелось сегодня стать. Та недоверчиво переспросит: «Из-за бутылки с водой? — и только покачает головой. — Надо же! А ещё говорят, что самые жадные – немцы».

Подруги сидели на втором этаже терминала, ожидая с остальными пассажирами выхода на посадку, когда актриса через широкие окна зала глянула на стоянку и увидела, как её ромео, оживлённо жестикулируя, сажает в машину трёх девиц.

— Вот мерзавец! — ни к кому не обращаясь, пробормотала она, — ну ничего же святого!

— М? – не расслышала её жена писателя, всё еще всхлипывая.

— Я говорю, всё пройдёт, всё забудется, всё будет хорошо, — ответила та и накрыла ладонью руку подруги, — просто закончился праздник и наступают будни, без которых не было бы и праздников. Да и домой пора. Там, небось, юные щучки открыли сезон охоты на наших карасиков. Всё будет хорошо.

— Что! Что может быть хорошего! – отдёрнула руку жена писателя. – Я люблю его! Ты понимаешь? Люблю! Я не могу без него, я хочу засыпать с ним, просыпаться с ним, я должна всё время его видеть, слышать его голос! Да если бы не он, я, прожив жизнь, так и не узнала бы, что такое любовь.

— Любовь! О как! То, что ты сейчас назвала любовью, вовсе не любовь, а острый приступ болезни, которую в народе называют «В сорок пять баба ягодка опять». Гормоны, химия. Просто распустился цветок, готовый к последнему опылению, а уж шмель на него всегда найдётся, вон их сколько кружит вокруг. Если не этот, нашёлся бы другой. Есть такая категория мужиков – перехватчики, которые безошибочно выявляют носителей, вернее – носительниц этого недуга. И всё, что им для победы надо – это выразить восхищение по адресу выбранной жертвы – взглядом, словом, жестом. Тонкий комплимент –  оружие безотказное. «Ах, я способна ещё нравиться! Ах, ах!»

— При чём тут вся эта физиология! Я же тебе рассказывала, как всё произошло, это совершенно необъяснимое совпадение, которое…

— А! С сюжет твоей картины и его стихи? Я думаю, при известной фантазии, а главное, при желании, аналогию можно провести между вон тем самолётом и мухой или между мухой и говном, а в результате – между говном и самолётом.

— Ну почему же – говном?

— Да потому, что стихи – откровенная дрянь, чистой воды графомания, да ещё разбавленная блатной романтикой. Одни глагольные рифмы чего стоят! Давай к ним вернёмся через, скажем, полгодика, на холодную голову – сама увидишь.

— Что же по-твоему, любви не существует вовсе? А так, перепихнулись и разбежались?

— Нет конечно, я тебе больше скажу, любовь – единственное, что имеет смысл в этой жизни. Да кому я это всё рассказываю! Ты приедешь, соберёшь самое необходимое в чемодан, выдержишь нелёгкий разговор с мужем, объяснишься с детьми…

Жена писателя слушала, прикусив губу.

— …и уедешь к нему. Да, город небольшой, но всё же – областной центр. Жалко, правда, что видеться с тобой мы так часто не сможем, но через год встретимся точно, я видела план гастролей нашего театра, поболтаем. Заведёшь новых друзей. А двухкомнатная квартира с проходной комнатой в хрущёвке, пропахшая лекарствами… Ну что квартира, не в квартире счастье, ты же понимаешь, с милым рай в шалаше. Ты будешь с ним засыпать, с ним просыпаться, будешь ездить на рынок на троллейбусе, будешь готовить ему и его маме свой знаменитый жульен. А потом откинется с зоны его друган, и они под твой жульен выпьют две бутылки водки, будут петь «По тундре, по железной дороге…», и друган поделится планом, который он выстроил на нарах: «Я всё рассчитал, это стопроцентный верняк, никакого риска, — скажет он, — полчаса работы, и всю оставшуюся жизнь твоя милфа будет в шоколаде». А когда любимого посадят, ты будешь собирать ему посылки куда-нибудь в Коми-Пермяцкий округ и ухаживать за чужой больной старухой.

— Прекрати! Прекрати сейчас же! Наплела тут с три короба, дура какая!

— Ну ладно, ладно, я пошутила.

— Пошутила она!

— Всё будет не так. Какой там областной центр, какая хрущовка! Никуда ты не поедешь. Он сам приедет к тебе. Ты поселишь любимого в своих хоромах, будешь каждый день его видеть и слышать его чарующий голос, а писатель купит себе однушку в пригороде, ему с собакой и однушки хватит. Будет там, с видом из окна на грузовой двор сортировочной станции, творить свои шедевры и делиться с вами гонорарами.

— И что же мне делать?

— А сейчас серьёзно. Боюсь, ты попала в нехорошую историю, дорогуша. Когда-то давно со мной по молодости случилось нечто подобное, и, если бы не мой муж, который не был на тот момент мужем, я не представляю, как бы вывернулась, вспоминать не хочется. Я тогда по молодости вляпалась в незнакомый мне мир, мир живущий не по законам, а по каким-то мутным понятиям, в котором всё – ненастоящее, всё – какие-то понты, мир, в котором сегодня называют тебя богиней, а завтра – падалью, в котором, недолго думая, могут зарезать за копейку, в котором прав тот, кто сильней, в котором редко доживают до преклонного возраста, поскольку на любого сильного всегда найдётся более сильный. Что делать, говоришь? Постараться забыть всё как страшный сон, хотя сейчас тебе он кажется волшебным. Убери из жизни этого бандита, но постарайся сделать всё очень аккуратно. Он воспринимает тебя как свою собственность, а с собственностью он расстаётся, как я видела, неохотно.

— Ты про тот кошелёк? Но это же был поступок настоящего мужчины. Он защитил свою женщину, и даже нож его не остановил. Ты можешь назвать хотя бы одного человека из нашего с тобой окружения, который бы поступил так же? Не думаю, что ему так уж жалко было расставаться с деньгами. Просто есть люди, которым ненавистна сама мысль покорно подчиниться чужой воле. Делить с таким жизнь – это жить за каменной стеной. Женщина должна чувствовать себя под защитой мужчины.

— Господи, ты послушай себя, послушай, чего тут городишь! Это ты-то не под защитой? Ты не за каменной стеной? Ты, у которой главной проблемой за последние полгода стала необходимость поменять маникюршу? Или ты думаешь, что имеешь какое-то влияние на этого настоящего мужчину? Что он набьёт морду каждому, кто посмотрит на тебя косо, а по отношению к тебе будет предан и послушен как бультерьер? Прости меня, но это рассуждения пятнадцатилетней ПТУшницы. Попробуй представить, что было бы, если бы твоим мужем был он, а ты бы собралась на встречу с другом по переписке в сети – с писателем. Так вот, горевала бы ты сейчас над сломанной об твою голову клавиатурой и, проглотив засунутый тебе в рот авиабилет, выводила бы бодягой синяк под глазом. А что касается кошелька, то разумней отдать кошелёк, чем получить срок за убийство, пусть даже – непредумышленное. Всё-таки, странный мы народ – женщины. Почему нас так тянет к откровенным негодяям?

— И слушать не хочу. Скажешь тоже, к негодяям. Как можно судить о человеке, совершенно не зная его? Или ты скажешь, что он не интересен как личность?

— Интересен? Как личность? Через пару часов ты увидишься с интересной личностью. Их даже сравнивать нельзя

— И, потом, я думаю, у него всё в прошлом. Ещё во время переписки он обмолвился, что сейчас не у дел.

— Хорошо, я его не знаю. А ты думаешь, что знаешь его больше? Я вот вашу переписку не читала, но уверена, что он написал не «не у дел», а «не при делах», и пальцы — вот так. Как будто я других таких не знаю.

— Не у дел, не при делах – есть разница?

— Ещё какая!

И уже в самолёте:

— А ответ на вопрос «Что делать?» очень прост: любить мужа и благодарить судьбу за подарок. Зажралась ты, милочка. Или не понимаешь, что вытащила в своё время счастливый билет? Многие из наших очень хотели бы оказаться на твоём месте. Я тебе по секрету скажу, некоторые откровенно покушались на твою собственность. Иных он сам поощрял, златоуст, давая понять, что счастье так возможно!

— Да знаю я. Бабы вокруг него просто вьются, а стоит ему только рот раскрыть, так буквально из трусов выползают.

— Только, я заметила, в опасную игру он с ними играет. Как только понимает, что обаяние сделало своё дело, что замок с ворот осаждённой крепости снят, и что красивые слова должны уступить место ловким пальцам, сразу теряет к игре интерес и отваливает. Представляешь, что при этом ощущает та, которая уже сдалась на милость победителя, и которой пренебрегли? Это стократ хуже, чем быть соблазнённой и покинутой – знаю не понаслышке. Женщины коварны, и месть за причинённую обиду может быть изощрённой.

— Смотрят, как на божество, и не хотят видеть его многочисленных недостатков, которые вижу я и которые ну просто выводят из себя! Мне даже кажется, что он меня порой намеренно злит. Пёстрый галстук к пиджаку в клетку! Лосьон с горьким вечерним ароматом с утра! Или этот его джаз!

— Ну да, лучше бы слушал попсу.

— Почему – сразу попсу? «Серенада Солнечной долины» Гленна Миллера это тебе не джаз? Божественная музыка, которую слушала бы и слушала! Её помнишь, её можно напевать про себя. А как можно напевать эти странные композиции фортепьяно с двумя контрабасами? Это всё равно, что абстрактная мазня ослиным хвостом на холсте. Ни намёка на мелодию, один ритм, да и то какой-то рваный. Тем не менее, ходит, мычит чего-то. Размешивая сахар в чашке, лупит по ней так, что диву даёшься, до чего прочен немецкий фарфор. А чихает! Шутки предсказуемы, изречения банальны, да просто звук голоса… Спорит по мелочам и, что особенно бесит, всегда оказывается прав.

— Два года назад у нас был поставлен одноактный спектакль «У Омара, у Хайяма» …

— Помню. Ты в нём играла роль служанки. И что?

— Там мой партнёр в роли великого мудреца произносит: «В любимом человеке нравятся даже недостатки, а в нелюбимом раздражают даже достоинства». Как-то так. А что ты можешь сказать о недостатках друга? Просто интересно.

— В смысле?

— Вот эта его походочка подленькая, как будто крадётся.

— Подленькая? Я бы сказала – забавная.

— Эта сутулость, прищур. Носом постоянно шмыгает.

— Разве?

— И потом, он не умеет пользоваться столовыми приборами. Когда ел лангет, ну, в таверне на набережной, помнишь? — вилку с ножом переложил из руки в руку раз двадцать. Не замечала?

— Какие-то несущественные мелочи. Я думаю, ты просто придираешься.

— Значит прав всё-таки Хайям. Слушай, а почему тридцать лет назад, выбирая мужа, ты остановила свой выбор именно на нём? Он что, по чашке взялся стучать полгода назад?

— Да я как-то и не выбирала, всё произошло само собой. Когда поступала в институт, увлеклась студентом с третьего курса, он надо мной, провинциалкой, что-то вроде шефства взял. Весёлый такой парень, многообещающий скульптор, правда с резкими перепадами настроения. Наркоманом оказался. Потом был правильный мальчик из хорошей семьи. Тот решил, что свяжет судьбу исключительно с непорочной девственницей. А мне за двадцать, и где я ему девственность возьму? Ну вот, и на одной вечеринке познакомилась со взрослым мужчиной без претензий.

— Взрослым?

— На общем фоне он мне запомнился именно таким. Ты же знаешь, по молодости даже незначительная разница в возрасте кажется существенной. Состоявшийся, самостоятельный, ироничный, уравновешенный мэн. В отличие от сверстников, в койку сразу не тащил. Помню, пригласил меня на ужин в этот их знаменитый ресторан. Я там увидела живьём таких людей, которых до этого видела только в кино да по телеку. И поплыла. Многие подходили к нам, здоровались, ручку целовали, что-то накоротке обсуждали с ним. Это уж я потом узнала, что у них там так заведено: если кто-то приводит свежую даму, знаменитости демонстрируют близкие отношения с её кавалером, даже если они с ним едва знакомы, поднимая таким образом его престиж в её глазах. Ну, типа: «С интересом прочёл твою публикацию, жду продолжения» или «Буду рад видеть тебя на премьере». После чего он считается их должником, и при случае проставляется.

— Ну, это ты мне не рассказывай! – засмеялась актриса.

Болтанка самолёта над горами прервала их разговор.

Актриса уснула. Проснётся она где-то через час и будет сильно разочарована. Снился ей американский режиссёр в белом смокинге. Он угощал её мартини и предлагал главную роль в своём новом фильме. При этом откровенно ел глазами и сулил Оскара.

Жена писателя возилась с фотоаппаратом, убирая из него всё, что могло бы вызвать ненужные вопросы во время предстоящего фотоотчёта.

 

Глава 14

 

В аэропорту подруг встретил писатель, режиссёр был занят на работе. Актриса подивилась, с какой страстью подруга кинулась с поцелуями на оторопевшего мужа, и одобрительно подмигнула ей: «Ну вот, другое дело! Можешь, когда захочешь».

За руль джипа села жена писателя. Если писатель пользовался машиной только в силу необходимости, то для его жены это было удовольствием, ей нравился, что называется, сам процесс. Она могла крутиться по городу просто так, безо всякой цели, или выдумав себе такую цель по ходу дела. Блондинка, водила она не по-женски здорово – уверенно, но без хамства, знала, как срезать дорогу или объехать пробку. Во время движения пользовалась не только уставными сигналами, ну там, бибикой, аварийкой, поворотниками или дальним светом, но и чисто специфическими, включающими сюда улыбки, жесты и даже воздушные поцелуи. Если и показывала кому палец, то только большой. Участники движения, как правило – мужики, охотно уступали ей дорогу, когда она перестраивалась из ряда в ряд и с удивлением поднимали брови, видя её параллельную парковку.

Машина остановилась у дома актрисы. Писатель легко поднял на второй этаж тяжёлый чемодан и сумку. Какой мужик! – думала та, едва поспевая с пакетами за ним, — и чего дуре надо? Эх, кабы она не была её подругой!

У дверей сказала:

— В воскресенье — к нам. Планируется пирог с черникой.

— С черникой! Как же мне прожить эти три дня до воскресенья?

Жена писателя, прибыв домой, прошла на кухню, где под контролем пса (убери нос!) стала выгружать привезённые деликатесы и оттуда прокричала мужу:

— Да ты, никак, тут без меня варил пшённую кашу?

?! Никогда Штирлиц не был так близок к провалу. Чёрт, как она варится-то?

— Скажу больше, даже съел её.

— Да ты экстремал!

Следующим вечером приехала дочка с семьёй. Накануне жена писателя позвала их на ужин и на отчёт, ставший после любой поездки традиционным.

Пёс, слышавший разговор по телефону, впал в уныние.

— Ладно тебе, — уговаривал его писатель, скучавший по внукам, — не так часто они к нам приходят, потерпи уж.

«Потерпи! – вздыхал пёс, — это тебе они внуки, а для меня сущее наказание. У тебя когда-нибудь вытаскивали кость из пасти? За хвост тебя таскали? За уши кусали? Завели бы болонку, над ней бы и издевались. Потерпи!».

Фото вывели на большой экран. Жена комментировала кадры:

— Это наш отель в четыре звезды, это вид с лоджии. Это мы в ботаническом саду, цветы – красоты фантастической, но не пахнут.

— Как на твоих картинах, — обняла маму дочка.

— Морская рыбалка. Это подружка поймала рыбу, пеламида называется, сказали, таких размеров — большая удача. Старинная церковь в горах. Это деревенский праздник, с усами — юбиляр. Это мы катаемся на катере. Дельфины. А тут мы фамильярничаем с режиссёром. Узнаёте?

— Да ладно! С тем самым?

— А то!

На каждый кадр – секунд десять со всеми пояснениями. И вдруг один явно неслучайный снимок: крупным планом в центре голубого бассейна мужик с залысинами и неясной татуировкой, глаза с прищуром. Писатель поймал на себе быстрый взгляд жены. Кадр без пояснений был сменён на следующий, где они с подругой рядом с тем же бассейном играют с котёнком:

— Всеобщий любимчик Ники. Между прочим, чистопородный абиссинец, цена до полутора тысяч долларов. Была мысль утащить его с собой.

«Этого нам только не хватало, — с осуждением глянул на хозяйку пёс, — вот, вроде бы, взрослая женщина, а рассуждает как трёхлетняя внучка».

На следующий день писатель уже в одиночку перелистал снимки. Заинтересовавший его кадр был удалён.

Зачем женщина показала мужу любовника? Изощрённая месть за его невнимание к ней? За равнодушие, толкнувшее на измену? За чувство вины? А зачем медсестра в присутствии мужа тайком трогала студента под столом?

Муж пошёл проводить гостей, а заодно выгулять собаку. Жена, прибравшись за ними, села за компьютер – волновалась по поводу полицейской машины, проследовавшей к отелю. Узнала, что волновалась напрасно и успокоилась, ответила на вопрос «Как долетели?» Потом была обычная переписка – болтовня ни о чём с примесью печали от расставания. Потом привёл собаку с прогулки муж. Не снимая куртки, заглянул в комнату. Оценил растерянный вид жены, усмехнулся и сказал, что идёт на партию в преферанс, будет поздно.

— К Генриху? – спросила жена.

— Нет.

— А к кому?

— Ты его не знаешь.

Ушёл. Щёлкнул замок. Стало ненужно таиться, но настроение почему-то испортилось. Настолько, что это почувствовал собеседник в сети и, холодно пожелав спокойной ночи, отключился.

С преферансом у писателя не сложилось. В компании его не ждали. О таких вещах договариваются заранее. Был ещё вариант, но там его не устраивал состав игроков, общение с которыми большого удовольствия не обещало — не ради же возможного выигрыша он пристрастился к игре, вернее, не только из-за этого. Надо было возвращаться домой.

Он пошёл пешком, выбрав не самый короткий путь. Рассчитывал, что к тому времени, когда вернётся, жена будет спать. Лишь бы не видеть этих честных глаз, в которых была ложь. Но неизбежно ночь сменится утром. И что дальше? Ради чего терпеть эти муки? Ради видимого благополучия? Ради устоявшегося быта? Ради самых вкусных на свете щей? Ради спокойствия детей? Или сломать всё к едрене фене и начать с чистого листа?

Писатель представил весь ворох бытовых проблем в этом случае, и ему стало тошно. Тут уж будет не до любимого занятия, без которого жизнь потеряет главный смысл.

А любовь? Ну что любовь, любовь дело наживное. В памяти возник облик женщины, с которой писатель познакомился прошлой осенью. Его тогда скрутил сезонный радикулит, скрутил сильнее обычного. И знакомый хирург, кстати, коллега по преферансу, выписал ему направление на физиопроцедуры. Там в поликлинике был прибор, электроды которого крепились на поясницу в области крестца. Возникавшие при включении прибора вибрации вызывали ощущение, будто от костей отдиралось мясо. Облегчение тогда наступило после первого же сеанса.

В кабинете всегда было много пациентов разного пола и разного возраста, располагавшихся кто сидя, кто лёжа в своего рода кабинках, отгороженных друг от друга шторками. Кто-то здесь лечился от гайморита, кто – от ларингита, кто, как писатель, от радикулита. Был, среди прочего, смешной прибор, трубку от которого больной держал во рту и во время процедуры произносил на каждом выдохе букву «А».

Хозяйничала здесь медсестра, доброжелательная симпатичная женщина средних лет, статью и лицом напоминающая известную итальянскую кинодиву. Обручальное колечко на пальце левой руки, давало понять, что она в поиске. Работа у неё была беспокойная. Надо было найти карточку клиента, проводить того в кабинку, настроить и включить прибор. В это время звучал звонок или даже два, оповещавшие, что в соседних кабинках время сеанса окончено и прибор надо отключать, пока пациент не пережарился, сделать отметку в карточке, с улыбкой встретить очередного. Работа – не присесть. Делала она всё споро и без суеты.

Жизнь так устроена, что в определённый срок человек должен выбрать профессию. Но бывают счастливые случаи, когда профессия выбирает человека. Здесь был как раз такой случай. Люди чувствовали доброе отношение к себе и в благодарность заваливали благодетельницу шоколадками и коробками конфет, купленными там же, в поликлинике, в киоске на первом этаже, иногда дарили цветы. Хозяйка реагировала стандартно: «Ой, ну что вы, не нужно, спасибо» и клала шоколадку в выдвижной ящик стола. Неужели она была благосклонна к посетителям ради этих шоколадок? Нет, конечно.

Однажды прибывший на очередной сеанс писатель заметил, как из кабинета навстречу ему вышла продавщица киоска. В руках держала нагруженный пакет. Помнится, он подумал, если бы медсестре взбрело в голову ставить условные пометки на обёртках шоколадок… Интересно, после какого по счёту подношения обёртка теряет товарный вид? – озаботился он тогда, разглядывая только что купленную плитку «Алёнушки».

Он симпатизировал медсестре, она отвечала ему взаимностью. Увидев его, взглядом давала понять, что узнала. Если до его появления на блузке под белоснежным халатом была расстёгнута одна пуговка, то, когда подходила его очередь, расстёгнутыми оказывались уже три. Может быть, пуговки расстёгивались с появлением любого достойного внимания пациента мужского пола? Нет, вон мужик спортивного вида сидит, шею УВЧ греет, а вторая пуговка застёгнута.

И ещё. Когда она крепила на его пояснице электроды, то несколько дольше, чем это было нужно, задерживала ладонь на спине, несколько ниже, чем это было нужно наклонялась, расчётливо приоткрывая известную ложбинку. О, там было, что приоткрывать! Обладай пуговки способностью говорить, вторая сказала бы первой: «Не понимаю я этих мужчин. Неужели ему неясно, что эта роскошь может стать его достоянием? Или не видит, что есть ещё и четвёртая пуговка, и пятая…»

Впрочем, чтобы уразуметь, что он ей небезразличен, даже не надо было всех этих сигналов. В тонких отношениях между мужчиной и женщиной порой бывает достаточно случайного взгляда. Столкнулись два незнакомых человека в дверях, и словно разряд статического электричества щёлкнул между ними. Один миг! И всё ясно безо всяких там пуговок.

Вот такой разряд и щёлкнул между медсестрой и писателем во время первого визита его, скрюченного воспалением седалищного нерва. Он тогда сразу же, не успев путём расположиться на кушетке, постанывая, вздрагивая и морщась от острой боли, взялся шутить. Юмор среди больных – явление не частое. Сестричка улыбнулась, а потом и хмыкнула. А он, воодушевлённый её реакцией, продолжал болтать что-то о клятве Гиппократа, позволяющей бессердечному медику потешаться над беспомощным больным.

Писатель знал, женщину с тормозов снимают безотказно две вещи: алкоголь и смех. И неизвестно ещё, что вернее.

А уже второй свой визит он подгадал так, чтобы попасть именно к ней, а не к её сменщице. Та была помоложе, и колечко носила на пальце правой руки. Да дело даже не в колечке. Там и халатик был мятый, и работала она как-то невнимательно, без удовольствия, не то, что его симпатия.

Он пересёк пустую улицу на красный свет, пошёл через парк. На лавочке целовались мальчик с девочкой. Сколько им всего предстоит! – посочувствовал писатель детям.

Начал накрапывать дождик. Шаги писатель не ускорил, только поднял воротник. Скоро осень с её слякотью, простудами и осложнениями, — подумал он. Надо будет спросить у хирурга, можно ли использовать физеопроцедуры в профилактических целях?

Переступить на следующую ступень отношений с медсестрой было не сложно. В принципе, это уже случилось, осталась формальность. Ясно, что женщина пойдёт на сближение, если, конечно всё сделать аккуратно, не вспугнув её необдуманным поступком или словом. Но этого ли она ждёт? Только ли этого?

Даже самая независимая представительница прекрасного пола мечтает о надёжном мужчине, способном обеспечить ей крепкий тыл. Мечтает, не сознаваясь в этом перед подружками-разведёнками, а иногда и перед собой. А она легкомысленной не была. Лёгкой – да, но не легкомысленной, это точно.

Однажды писатель увидел в приоткрытую дверь крохотного офиса медсестры, как на краешке её рабочего стола мальчишка лет десяти делает уроки. У мальчишки были живые, слегка раскосые, как у матери, глаза. Она ему что-то объясняла, он, видимо, не понимал, она без раздражения повторяла. Слов было не разобрать, но интонация говорила о доброте и терпении. Мальчишка перебил объяснения вопросом. Она в ответ засмеялась и взъерошила ему волосы. И столько тепла было в этой подсмотренной сценке, что писатель невольно пожалел, что не является её участником.

Нет, не мимолётной интрижки искала она, не лёгкого приключения (хоть будет, что вспомнить), а хозяина своему дому, себе мужа, сыну — отца.

Обойдя лужу, он прошёл через арку и глянул на свои окна. С явным облегчением отметил, что они были темны. Поднялся пешком, очень тихо открыл входную дверь. Не зажигая света в прихожей, снял мокрую куртку и прошёл в кабинет.

Впервые за последнее время включил комп, не имея целью работать. Включил больше по привычке и понял, что пуст. Роман, которому были отданы полгода труда, был закончен. Он отдал ему все силы, он был этим романом выжат досуха, выпит до дна, и в полной мере ощущал теперь своё творческое бессилие. Никогда больше он не создаст ничего путного. Всё! Кончился писатель.

Сколько творческого люда в такие моменты свело счёты с жизнью!

Для него эти полгода стали чем-то вроде Болдинской осени для Поэта.

Всё же прав был Фрейд, придумавший теорию сублимации – снятия внутреннего напряжения с помощью переключения сексуальной энергии на творческую. Свою энергию писатель сублимировал в создание вот этого романа, работа над которым стала своего рода предохранительным клапаном, защитой от негативных переживаний, связанных с бедой, постигшей его жену.

И вот теперь, словно вынырнув на поверхность и оглядевшись, он пытался разобраться, что тут явилось причиной, а что – следствием, и не слишком ли высокую цену заплатил он за рождение главного своего детища.

Ничего в их отношениях не изменилось. Жизнь превратилась в вынужденное проживание под одной кровлей, пользование общим имуществом двух ставших чужими друг другу людей. Жена так и не освоила науку подруги – любить специально. Сердцу не прикажешь. А принадлежать сразу двум мужчинам считала оскорбительным, связывая это с популярным бранным словом. Своё раздражение, порождённое сложившейся ситуацией, она пыталась сдерживать, правда, не всегда успешно. Для писателя чистым наказанием стало наблюдать её попытки скрывать то, что для обоих перестало быть тайной. Раз его появление на кухне стало для неё неожиданным. Она стояла у плиты и, слишком поздно услышав его шаги, испуганно сунула в карман халата телефон, на котором только что, улыбаясь, набирала сообщение. При этом опрокинула турку с кофе. Он поразился стремительной смене выражения её лица – с просветлённого на злое.

— Всё в порядке, — сказал он, подходя и выключая залитую конфорку, — это не то, о чём я подумал.

Если днём что он, что она были ещё заняты какими-то делами, то по вечерам атмосфера становилась тягостной. И тогда она закрывалась с компьютером, а он, взяв с полки теннисный мячик, звал на прогулку собаку, сполна отдавая псу накопившийся долг. Тот, радостно мотая хвостом, хватал зубами ошейник и бежал к двери.

Писатель, как после тяжёлой болезни, словно заново открывал окружающий мир с его переменчивой погодой, с городскими птицами, с шумной пацанвой, с женщинами на улицах, от которых просто рябило в глазах.

Во время ежевечерних прогулок в парке он познакомился с соседкой из дома  напротив. От соседки пахло духами Ирины. Когда писатель это впервые учуял, он вспомнил расхожее выражение о едва не выскочившем из груди сердце. Соседка выгуливала чёрного весёлого пуделя Тима. Пока собаки, спущенные с поводков, резвились в траве, они нога за ногу гуляли по дорожкам парка, развлекаясь ни к чему необязывающими праздными разговорами. Писателя подкупала начитанность собеседницы, с ней было о чём поговорить, а ещё нравилось, что из всех видов верхней одежды его новая знакомая отдавала предпочтение платьям и юбкам, что, увы, утратило в последнее время популярность среди женщин. Её ноги это позволяли.

Как-то писатель поехал оформлять ежегодную страховку машины и не обнаружил в офисе сотрудницу, к общению с которой привык за долгие годы. Девушка с лисьей мордочкой, сидевшая в её кабинете, развела руками: «Смена поколений. Нина Фёдоровна ушла на пенсию, и вам теперь предстоит общаться со мной. Варя.»  Она встала из-за стола, чтобы взять с полки у себя за спиной папку, и клиент увидел, что кроме короткого свитера грубой вязки на ней были ботфорты на каблучках и заправленные в них запредельно тугие лосины, не оставляющие тайн от анатомических особенностей хозяйки. Вопрос о наличии под лосинами трусов оставался открытым. Нет, ну что вытворяют! — качнул головой писатель и прикинул, что скоросшиватель можно было снять с полки, не вставая. Ну, Варя!

Девушка пошуршала бумажками и поздравила его с юбилеем:

— Ровно десять лет назад вы впервые воспользовались услугами нашей фирмы, — улыбнулась она. — Не забудьте это событие отметить.

— Десять лет назад я бы спросил, какие у вас планы на вечер, — ответил он. Надо же было дать понять, что её прикид не остался незамеченным, поощрить как-то. Старалась всё же, за папкой, вон, вставала. И утром, небось, рискуя опоздать на работу, с пол часа вертелась перед зеркалом.

— Что мешает вам задать этот вопрос сегодня?

А правда – что? Был ли он высокоморальным субъектом? Да ладно, какая там мораль, о чём говорить! Просто с возрастом он стал ленивым, что ли. А связь на стороне, он знал, поглощает много времени, вносит сумбур в быт с систематическим враньём, с необходимостью помнить, что и когда сказал, с постоянным опасением быть разоблачённым. Кроме того, требует затрат: материальных, нервных, духовных. Вон Ирина, уже две недели как улетела, а он только о ней и думает. Ответить же на измену изменой, такую месть он считал поступком недостойным, это было бы как-то по-женски.

Жена писателя не была знакома с теорией Фрейда, но безошибочным женским чутьём уловила изменения в поведении мужа, который с видимым удовольствием отдыхал от своего писательства и, положив конец затворничеству, включал компьютер от случая к случаю. Теперь совершенно неожиданно с ним можно было столкнуться в любом месте их просторной квартиры, ставшей вдруг тесной для двоих. Она направлялась в прихожую, чтобы достать гладильную доску, а он был уже там и, раскрыв дверцу хозяйственного шкафа, возился с инструментами. Несла на балкон таз с бельём, а он там вычёсывал собаку. Шла в туалет и обнаруживала, что тот занят. Ставила варить кофе, и словно из-под земли возникал муж. А если он заставал её голой, это приводило её ну просто в тихое бешенство. Но, как ни странно, ещё больше её раздражали ставшие частыми его отлучки. С некоторым беспокойством она заметила, что он стал больше следить за собой.

 

Глава 15

 

Тревоги добавил и сон, приснившийся ей однажды под утро. Вот, вроде, едет она на джипе по зелёной солнечной улице. Нарядные пешеходы приветливо машут ей вслед как своей знакомой. И так хорошо, так сладко у неё на душе! Ветерок играет её волосами. На пассажирском сидении любимый человек, который откровенно любуется ей. Машина с готовностью подчиняется даже не действиям её, а желаниям. Едет она по левой полосе, обгоняя тихоходов, что справа. И, обогнав очередного, видит, что это её джип, а за рулём муж, и, похоже, в салоне не один. Муж её тоже видит. Она легко оставляет его за спиной и в зеркало заднего вида фиксирует, как он, включив поворотник, перестраивается за ней в левый ряд. Она снисходительно усмехается, и чтобы оторваться от преследования, увеличивает скорость — нас не догонят! Но вдруг понимает, что никто её не преследует, а машина сзади, не выключая поворотника, сворачивает на ближайшем перекрёстке влево. Она же минует перекрёсток по прямой и обнаруживает, что внезапно всё изменилось: стемнело, улица пуста, машину подбрасывает на колдобинах, а вокруг мусор, заброшенные дома с чёрными проёмами окон и никого рядом.

И ещё. Совершенно случайно она обнаружила, что муж интересуется ценами на элитную недвижимость.

Одним словом, сложилась гнетущая ситуация какой-то неопределённости, какого-то застоя, выхода из которого женщина не видела. Пришло на ум известное изречение о том, что безвыходным положением мы называем такое, выход из которого нас не устраивает. Предпринять решительные шаги? Какие? Пассивно ждать, когда самцы всё решат без её участия? Она вдруг поняла, насколько зависима от мужа. Зависима во всём. Даже её подруги были жёнами его друзей.

Отвлечься от бесплодных размышлений пыталась, активизировав деятельность по второстепенным направлениям.

Занялась домом. Решила, например, обновить бытовую технику, которая, и в правду, устарела. Углубилась в тему, озадачилась: выбор был сопряжён с соотношением цены и качества. А, с другой стороны, какая там к чёрту техника? Вот предложит ей муж такую желанную свободу с разменом квартиры, и что?

Посетила художественный салон, где зависли две её картины. Мудрый пожилой хозяин салона порекомендовал свежую тему. У него появилась серьёзная клиентка, интересующаяся образом кошек в живописи.

— Как вы на это смотрите?

— Ну уж нет. Изображать котят с розовыми бантами? Увольте, Самуил Аронович. А образом лебедей в пруду ваша клиентка не интересуется?

Мэтр усмехнулся — оценил шутку:

— Нет, нет, поймите меня правильно. Не бывает плохих сюжетов, бывают неинтересные решения. Кошки – загадочные существа. Говорят об их связи с астральным миром. Попробуйте. Кошка-женщина, женщина-кошка – тут целая философия! С вашей фантазией могут открыться интересные перспективы.

Куда уж интересней! Сможет она, продавая картины, обеспечить себе быт, к которому привыкла? Живопись, конечно, способна кормить художника, но одного из тысячи. Как альтернатива — устроиться по найму на каторгу с восьми – до пяти. А как же контрастный душ ровно в девять? Массаж в одиннадцать? Солярий? Да и возраст…

Возобновила тренировки. Поймала себя на том, что развлекается, тайком подглядывая за коллегами по увлечению. Тренажёрный зал посещали самые разные поклонники здорового образа жизни. Забавно, например, было наблюдать за поведением новичков. Основную же часть клиентов можно было условно разделить на три группы.

Первую, безусловно, составляли профессиональные бодибилдеры. Это были самовлюблённые субъекты, такие нарциссы, чьё внимание было приковано исключительно к многочисленным зеркалам на стенах зала. И даже присутствующие дамы в самых соблазнительных трико и топиках не могли отвлечь их от обворожительных отражений. Возникало впечатление, что строительство тела – даже не главная, а единственная цель их жизни, которой были подчинены распорядок дня, режим питания с точным расчётом потребления всех этих белков, жиров, углеводов и, разумеется, ежедневные тренировки с запредельными, на грани травм, нагрузками. Темой их разговоров между собой была проработка всяких бицепсов, трицепсов и каких-то дельт, рост объёмов, сушка, состав протеиновых коктейлей, ферментов, стероидов. Всё остальное, как-то: работа, карьера, семья и прочее зачастую приносилось в жертву как помеха на пути к идеалу. Это было что-то сродни моде девчонок на анорексию, только с противоположным знаком: там постоянной проблемой было сбросить ещё хотя бы пятьсот граммов, а тут – набрать их. И там, и тут это не имело ничего общего со здоровым образом жизни, и там и тут результаты не способствовали привлечению внимания лиц противоположного пола. Даже, если такой геракл и мог пробудить к себе интерес, то интерес этот был недолог и пропадал после первых минут общения с ним.

К другой группе клиентов фитнес клуба можно было отнести молоденьких пустышек с силиконовыми губами, гладкими попками и такими же мозгами. Эти посещали клуб в первой половине дня, приезжали на хороших машинах, занимались под руководством дорогого тренера, а занятия на тренажёрах рассматривали, среди прочего, как один из способов убить время. За глаза их называли сосками. Они ходили сюда каждый день, хотя удовольствие было не из дешёвых. Но, видимо, доходы папиков это позволяли. Закончив тренировку, никуда не спешили, а с замотанными после душа головами подолгу пили в раздевалке из термосов зелёный чай и взахлёб обсуждали телевизионную мерзость, скандальный развод звёздной пары, цены в бутиках и модные курорты. Этим их кругозор и ограничивался.  Речь их была скудной и безграмотной (на твоё день рожденье я одену новое платье), а содержание вызывало тоску и желание заткнуть уши наушниками. Несмотря на беззаботный вид, не трудно было угадать их главную заботу: внешний вид. Век этих красавец был недолог. Но только обладая эффектной внешностью, было позволительно вести такой образ жизни. На неофициальных раутах, сопровождая своих респектабельных спутников, им было положено загадочно улыбаться и, боже сохрани, не вступать ни в какие разговоры.

В третью группу жена писателя определила сверстниц плюс – минус. Это были самодостаточные, состоявшиеся женщины, отдававшие тренировкам вечера. Дневное время поглощала работа. Внимание к здоровью и внешнему виду было одним из важных пунктов их жизненной программы. Занятия на тренажёрах способствовали снятию стресса, нормализации давления, избавлению от шейного хондроза и прочих офисных неприятностей. И ещё. Все, кто входил в сферу их постоянного общения: подчинённые, партнёры, клиенты должны были видеть рядом с собой не усталую, неопрятную ломовую лошадь, а энергичную, подтянутую бизнесвумен. Здесь были: известная журналистка — автор резонансных статей, не опускавшаяся до описания личной жизни своих персонажей, нотариус – основательница и хозяйка ответственной конторы, популярная стоматолог, руководительница маркетингового отдела солидной фирмы… Было престижно считать их своими знакомыми. В этом оплоте феминизма жена писателя числилась не как его жена, хотя секретом это не было, а как модный художник. Художник, а не художница! Она могла бы сойтись с ними ближе, чтобы называть их подругами. Но что-то мешало ей сделать это. Была в их положении какая-то ущербность. И эта ущербность заключалась в отсутствии рядом с каждой из них человека, которого можно было, ну хотя бы, просто взять под руку. Не было мужчины. Их брак либо распался в своё время, либо так и не состоялся. Сильная натура не позволяла им подчиняться властному мужчине, а безвольных они презирали. И даже тут, в зале, они отвергали советы опытного инструктора, отдавая предпочтение программам, почерпнутым их интернета. У многих не было детей, а если и были, то или выросли, или их воспитанием занимались в лучшем случае бабушки, а то и платные гувернантки, общающиеся с подопечными на иностранных языках.

Жена писателя представила себя в обществе таких подруг на выставке, на экскурсии, в театральном буфете – картина получилась безрадостной. Представила в аналогичной ситуации себя под руку с любовником и тоже не обрадовалась. Почему? Ну хотя бы потому, что не видела этого настоящего мужчину в галстуке. Да и есть ли у него галстук? Соответствует ли он костюму? Умеет ли он его завязывать? Видит ли он разницу между обычной обувью и хорошей? Как они будут смотреться со стороны, учитывая, что на каблуках она выше его? Да ещё эта татуировка на руке с налётом брутальности…

И вспомнила недавний званый вечер с черничным пирогом в компании друзей. Ах, как хорошо они тогда посидели! Среди приглашённых был директор театра откуда-то с Кавказа. Режиссёр делился театральными байками, гость с Кавказа в продолжении разговора уморительно фантазировал на тему постановки в его театре спектакля на тему однополой (вах, слуши!) любви двух джигитов, муж рассказал в лицах о случке Рольфа с породистой и надменной спервоначалу медалисткой. Смеялись до слёз. Как хозяину кобеля, ему полагался один из щенков предстоящего помёта. Гость с Кавказа проявил заинтересованность. Ударили по рукам. Было хорошо и весело. Засиделись допоздна. А только распрощались и вышли за порог, общение как отрезало. До дома добирались молча. Каждый думал о своём.

Она спросила себя, променяла бы сегодняшний вечер на встречу с любимым? И не смогла ответить на вопрос. На следующий день, общаясь с ним, о том вечере даже не упомянула. Понимала, что, излагая подробности, огорчит его, вызовет понятную ревность. Ревность любовника к мужу. Дела…

Регулярные их сеансы связи продолжались, но утратили прежнее очарование, перестали дарить маленькие радости и открытия. Иногда в диалогах возникали неловкие паузы, вызванные отсутствием темы для обсуждения, чего раньше никогда не было. Она стала замечать, что предугадывает реакцию собеседника на ту или иную свою фразу, совсем как в случае с мужем. Только если с мужем на это потребовалось больше тридцати лет совместной жизни, то здесь хватило неполного года общения. Однажды он предупредил, что обстоятельства не позволят ему в ближайшие три вечера встретиться с ней у их «камина». Она поймала себя на том, что восприняла это с некоторым даже облегчением, хотя ещё месяц назад это её расстроило бы.

Происходившую в ней перемену почувствовал её визави. И, привыкший не откладывать решения возникших проблем на потом, приехал к ней. Вот просто взял и приехал.

Очередным вечером они связались по интернету, и он вылил на неё ушат холодной воды: «Я, — пишет, — сижу в шести троллейбусных остановок от тебя, в 302-м номере гостиницы «Оникс». Она вскочила, метнулась к платяному шкафу. Потом посмотрела на часы. Первый час ночи. Села. Всё бросить и, наплевав на условности, исчезнуть на всю ночь? Такой поступок можно было назвать полным и окончательным разрывом отношений с мужем, с прежней жизнью, к которому она готова не была. Встала, ломая пальцы, заходила из угла в угол. Снова села. Нашла в сети эту самую гостиницу. Скромный, в паре километрах к северу от центра эконом-отель, о котором она раньше слыхом не слыхивала, сколько их. Наметила маршрут. Ответила, что будет у него завтра в час пополудни.

Надо было что- то решать. Всё оставить как есть? Шляться с любовником по дешёвым ночлежкам во время его редких визитов? Снимать заранее люксы и шляться по престижным отелям? Это называется содержать трахаля. Позавидовала лёгкости, с которой находила ответы на подобные вопросы подруга. Поплакала от жалости к себе. К утру посчитала необходимым украсить себя тату «Нет в жызни щастья». Уснула, так ничего и не придумав.

Назавтра едва не поехала в гостиницу на внедорожнике, но передумала, посчитав это бестактным — лучшего способа подчеркнуть разницу между ними в достатке трудно было вообразить. Был тихий день на исходе лета. Времени было в избытке, торопиться было некуда. Пошла пешком, постоянно сдерживая шаги и бесконечно прокручивая в голове ночные мысли. Объявить предстоящую встречу прощальной? «Спасибо за самые лучшие моменты в моей жизни»?

Подходя к гостинице, увидела его издалека. Был он в знакомой лёгкой куртке со светоотражающим логотипом на рукавах. Обратила внимание, что он и правда сутулится. Приблизившись, отметила нечищеные ботинки. А попав в его объятия, сразу забыла обо всём. Она его не отпустит и пойдёт с ним куда угодно: в шалаш, в хрущёвку, к чёрту на рога!

В холе, проходя мимо стойки регистрации, заметила, как дежурная прервала телефонный разговор и, проводив их циничным взглядам, усмехнулась: обычное дело — постоялец привёл в номер бабу. У дежурной было знакомое лицо. Та её тоже узнала. И хотя она не проронила ни слова, жена писателя могла поклясться, что знает, как звучит её голос, что где-то, когда-то слышала его. В многомиллионном мегаполисе натолкнуться на знакомого человека! Немыслимо! Кто такая? Где и при каких обстоятельствах их пути могли пересечься? Настроение моментально испортилось. Что же произошло? Ну вот что изменилось? Неужели всё дело в том, что её уличили? Что эпизод может получить огласку? И эта вызывающая ухмылка: мол, корчит из себя светскую даму, а на самом деле шлюха шлюхой. А то нет? – высыпала на голову горсть пепла жена писателя.

Если на крыльце минуту назад створки раковины распахнулись, то сейчас захлопнулись намертво. И ни поцелуи, ни слова не смогли их открыть. Было ощущение, что кто-то смотрит в замочную скважину. Всё произошло торопливо и скомкано. Она разрыдалась, он, проделав какие-то манипуляции с папиросой, закурил. Рожок в душевой кабине издал продолжительный всасывающий звук и затих. Кончилась горячая вода – привет от дежурной. Сука!

Любовник неудачу списал на наличие мужа. И сделал огромную ошибку – обругал его:

— Я, — говорит, — здесь третий день. Вчера наблюдал, как наш супруг общался у вас во дворе с почтальоншей. Он же полное ничтожество.

Жена писателя вспыхнула. Это был её муж, право судить которого было исключительно у неё. Ни у её знакомых, ни у её мамы, ни у любовника. Только у неё.

— А ничего, что недавно больше трёхсот зрителей не отпускали это ничтожество со сцены десять минут? И каждый из них не пожалел ни личного времени, ни денег, чтобы его послушать.

— Хотел бы я посмотреть на него на зоне. Хочешь я скажу, кем бы он там был?

— Я не знаю, кем бы он был на твоей зоне, а кем являешься ты на его зоне? Двадцать лет назад, когда ему было столько же, сколько тебе сейчас, по его сценарию снимали фильм.

Это была их первая размолвка. Она сказала: «Не провожай меня». Он пытался удержать её силой. Осталось ощущение боли на запястьях. И снова ироничный взгляд её знакомой из-за стойки регистрации: быстро управились. Это какой выдержкой надо было обладать, чтобы не вцепиться в её патлы!

На улице жена писателя обнаружила, что быстро идёт. К жизни её вернул дед, с которым она столкнулась, обгоняя женщину с детской коляской.

— Извините.

— Куда ж ты так летишь, милая?

И правда, куда?

Требовалось выговориться. Единственный человек, которому можно было излить душу, в настоящее время, по расчётам, находилась в театре на утренней репетиции. Там, у дверей служебного входа они и встретились.

Расслабиться надо было обеим — у актрисы не складывались отношения с приглашённым режиссёром. Снять напряжение решили банальным способом – в ближайшей кафешке взяли по салатику и по пятьдесят водки.

— Приехал?! – воскликнула актриса, — да ладно! Ну, дела! И что?

— Просил не принимать скоропалительных решений, просил дать ему два месяца, в течение которых всё должно решиться. Подозреваю, что всё идёт по твоему сценарию. У него есть пистолет, я видела.

— Кто бы сомневался. А откуда у него твой адрес?

— Адрес?

— Ты сказала, он видел мужа.

— А, ну так я же и дала.

— Верх легкомыслия.

— Теперь уже о многом жалею. Как вспомню…

— Всё в твоих руках. Моё мнение – отрезать и забыть. Сейчас, вот прямо сейчас, на горячую голову, это может показаться не так трудно. Но это как бросить курить — через неделю ты взвоешь, а через две полезешь на стену, я знаю. В этот момент очень важно не поддаться чувствам, держаться, рвать зубами подушку и держаться. А вернёшься – всё! Ты в его власти. И тут уж синяками на запястьях не отделаешься.

Взяли ещё по пятьдесят.

Модный режиссёр, принятый в театр по договору для постановки пьесы, обращался с материалом сказать вольно, ничего не сказать. Постоянно переписывал классика, сочинял новые монологи, менял мизансцены. Как глубокомысленно изрекал сам, был в творческом поиске. Ругался с художником. В это трудно поверить, подрался с осветителем. Во всём винил исполнителей, которые не успевали учить роли и метались по сцене со шпаргалками. «Это вы дома жена главрежа, а здесь извольте подчиняться моим указаниям!» Каждая репетиция заканчивалась истерикой. Маэстро, бля! Вот и сегодня…

— Слушай, пойдём-ка отсюда. Возьмём бутылочку и посидим по-человечески. Я картошки нажарю. Я так понимаю, вечером ты не занята.

— Твой, небось, дома. Придётся позвать, свободно не поболтаешь. А у меня никого, и в холодильнике – заливное. Муж придёт не раньше девяти — на вечернем спектакле ввод нового исполнителя. Поехали ко мне.

Вышли, поймали такси, поехали.

 

Глава 16

 

В восемь с небольшим в квартире писателя раздался телефонный звонок. Звонил режиссёр:

— Ты жену не потерял?

— В смысле?

— Нужна твоя помощь, приезжай.

— Что случилось?

— Приезжай, увидишь.

В состоянии, в котором пребывала его жена, писатель видел её впервые.

Надо отдать должное, передвигаясь по квартире, она держалась прямо. Использовала при этом в качестве опоры то стол, то стул, то дверной проём. Отпустив стол, тут же бралась за стул, и так далее. Уронила торшер, вещь в быту крайне неустойчивую. Когда в поле её зрения попал муж, попыталась придать лицу осмысленное выражение, чем его напугала. Лицевые мышцы, старательно собранные в кучу, непослушно расползлись в исходную позицию. Очень отчётливо выговаривала отдельные слова, которые складывались в абсолютную ахинею.

Выяснилось, что, полчаса назад, оказавшись дома, режиссёр понял, что пришёл вовремя. Жену писателя он встретил в прихожей, где она крутилась, пыталась вставить руку в рукав его старого плаща. Ему она объяснила, что всё в порядке, посуду она помыла, его жену уложила на диван и укрыла пледом, а сама сейчас поедет домой. Он, оценив положение дел, предложил ей прилечь рядом с подругой, чем вызвал её гнев. Порядочная женщина должна спать дома, — раздражённо заявила она, — или он сомневается в её порядочности?

Писатель застал их за поиском плаща. Стали искать втроём. Нашли в гостиной. Им была заботливо укрыта жена режиссёра. С трудом надели плащ на бедную женщину, повели её к выходу. Дверь открыть не успели. Проводить гостью вывалилась в прихожую очнувшаяся подруга по застолью. Они сцепились, как боксёры в клинче. Приложив значительное усилие, их растащили, брэк, — скомандовал писатель, и развели по углам. Жену писателя усадили там же в кресло, жену режиссёра поволокли обратно на диван. Вернулись в прихожую, стали будить жену писателя. Вдвоём кое-как спустили её к машине. Здесь, глотнув свежего воздуха, она сказала, что за руль не сядет, поскольку слегка выпила, и полезла на водительское место. Уложили сзади.

— Ну, дальше уж сам, — виновато произнёс режиссёр, — аккуратней там.

Запарковав на своём месте машину, писатель доставил жену на четвёртый этаж, где прислонил к стене, пока возился с замком. При этом старался не шуметь, чтобы не вызвать интерес со стороны любопытной соседки.

— Что же вы так накидались-то? – спросил он, не рассчитывая, впрочем, на ответ. И ошибся.

— Не труднее, чем бросить курить, — загадочно отозвалась супруга.

— Не стану спорить..

Попав домой, не угомонилась. Плакала, просила простить её, неблагодарную гадину. Он уже лежал под одеялом, когда она пришла к нему из спальни, выдернула из рук книгу и пыталась соблазнить весьма необычным способом.

— Забавные приёмы привозят дамы с заграничных курортов, — высунулся хорёк.

— Брысь, тварь!

Уснула на его диване. Он поставил на тумбочку графин с водой и порезанным туда лимоном, там же на пол – тазик, включил ночник и ушёл в спальню. Ночью два раза просыпался от шума воды в туалете.

Утром молчала. Стянув голову полотенцем, лечилась боржоми и крепким кофе. Позвонила подруга. «Ой, не спрашивай!»

Днём написала в сети сообщение любовнику. Она возвращается к мужу. Просила его понять, что самые лучшие мгновения прожиты и их не вернуть. Написала что-то о разнице в возрасте, о том, что перевёрнута последняя страница их короткого романа, что дальнейшее развитие отношений неминуемо будет движением по нисходящей, а ей этого не хотелось бы. Она будет жить воспоминаниями об этих волшебных десяти днях и ночах, в которых были только солнце, море и любовь. Надеется, что и он не забудет их. Он молод, у него вся жизнь впереди, он ещё встретит и бла-бла-бла… После чего компьютер решительно выключила и даже зачем-то выдернула из сети питающий провод.

На вечер был запланирован ужин по случаю дня рождения свата, с которым у писателя отношения не складывались. Он днём поздравил родственника по телефону, сослался на недомогание и сказал, что приедет супруга. Едва оклемавшаяся от вчерашнего жена поехала на машине. На вопрос о возможном употреблении алкоголя взмолилась об этом не упоминать. В багажнике лежал подарок – электрический кусторез, аппарат на даче незаменимый, и приобрести который у именинника всё как-то руки не доходили.

Друг не был готов к разрыву. Состояние острой влюблённости не позволяло ему смириться с потерей. Он любил эту женщину. Он жил воспоминаниями об их общении у виртуального камина. Он помнил, как пахнет её прогретая южным солнцем кожа, как звучит её смех. Помнил, какую радость дарили ему прикосновения её рук. А белый шрамик чуть ниже колена! А симметричные ямочки на пояснице! И крошечная родинка — мысль о том, что её мог видеть ещё кто-то кроме него, выводила его из себя.

Два года назад он пережил развод. Жена ушла к другому. Этот другой спокойно объяснил ему, что женщина сделала свой выбор, и предложил ему смириться с утратой жены и маленького сына, к которому он был сильно привязан, и у которого, по словам этого другого, должен быть один отец. Если расставание с женой наш друг перенёс сравнительно легко, то за сына попытался бороться.

Он работал в охранной фирме. И однажды получил задание перевезти пакет в другой город. Его остановили на посту ГИБДД. Гаишники проверили содержимое багажника и осмотрели салон. И если с пакетом было всё в порядке, то в почтовом конверте, неизвестно как оказавшемся в бардачке, обнаружили наркотик.

— Что в конверте? – спросил лейтенант.

— Представления не имею.

— Подбросили? Бывает.

Находку оформили с привлечением понятых, толкавшихся поблизости. На конверте были отпечатки его пальцев, что было естественно, поскольку конверт был его. Судья расценил количество героина достаточным для обвинительного приговора – два года, принимая во внимание былые подвиги подсудимого.

Уже на зоне к нему подошёл человек и объяснил, что эти два года ему даны, чтобы привыкнуть к новой жизни холостяка и не отвлекать нормальных людей от простых радостей семейного быта. Впрочем, если он это условие примет, то выйдет через год по УДО. А нет, ему намотают ещё столько же.

В лагере его ждала нежданная встреча. Здесь тянул свой срок его друг, настоящий друг, на которого можно было положиться в любой ситуации, с которым можно было, если придётся, встать спина к спине. И здесь же его ждала новая потеря. На его глазах друг погиб. Погиб от потери крови. На запретке его растерзали караульные псы. Он видел, как из порванной артерии друга толчками выходит алая кровь и ничего не мог сделать. Конвой, опасаясь нападения со стороны ЗК, под автоматами положил отряд на землю, руки за голову.

И вот третья потеря за эти два блядских года — потеря любимой женщины.

Получив от неё прости-прощай, он отправил ответ, сообщив, что уезжает, что даёт ей время для того, чтобы спокойно разобраться в своих чувствах. Просил её на пару минут выйти в 11 вечера под арку её дома, чтобы напоследок просто взглянуть ей в глаза.

Было без пятнадцати, когда он устроился на лавочке в парке через дорогу, откуда просматривалась арка и были видны двери её подъезда. Забил косячок и загадал, в чём она к нему выйдет? Если это будет что-то накинутое на плечи и какие-нибудь тапки на ногах, то на длительное общение рассчитывать не стоило.

Раскрылась дверь, и в свете лампы на козырьке он увидел появившегося на крыльце человека, который стал для него воплощением всех его несчастий, логика ненависти к которому была крайне проста: там его не было, и всё было хорошо, здесь он есть, и всё плохо, который стоял между ним и его на всю жизнь единственной женщиной. Человек наклонился и пристегнул поводок к ошейнику немецкой овчарки.

Разве ему он назначил встречу? Разве ему хотел заглянуть в глаза? Его ждал, затягиваясь анашой? Ясно было, что муж не отпустил жену, а решил выйти на разборку сам. Что у них там произошло, в квартире на четвёртом этаже? Скандал? Может, он её ударил по лицу. Друг представил любимую, содрогающуюся в рыданиях и сжал зубы. Ну что ж, будет тебе разборка. Он встал и пошёл через улицу к арке.

Он был знаком с этой породой людей, которые не были способны на поступки.  Любое действие, произведённое ими, назвать поступком было нельзя. Они не мыслили себя в ситуации, связанной с риском. Жили они, если можно было назвать жизнью это существование, с оглядкой на правила и законы, придуманные ими же. Ничего, кроме презрения, они не заслуживали. Подлости, и те творили чужими руками. В памяти возник облик банкира, нового папы, выбранного бывшей женой для его сына. Было нечто общее между тем банкиром и этим писателем: дорогие шмотки ли, манера ли держаться, снисходительное отношение к окружающему. Даже внешне они были чем-то похожи.

Вот он сейчас покажет ему ствол, просто покажет, и предложит опуститься перед ним на колени. И тот опустится, сомнений не было, опустится. И пусть потом живёт с этим всю оставшуюся жизнь.

Они встретились на тротуаре на выходе из арки.

Человек перешёл улицу и преградил писателю дорогу. Он стоял, глядя в землю и перекатываясь с носков на пятки. Потом поднял голову, и в свете фонаря писатель сразу узнал персонажа удалённого женой фото. Чуть ниже среднего роста, прищур, залысины, да, это был он.

Персонаж завёл локоть за спину, и писатель увидел в опущенной руке пистолет.

Рольф натянул поводок и глухо заворчал.

— Знаешь, кого я ненавижу больше овчарок? — услышал писатель.

— Что- то не припомню, чтобы мы пили с вами на брудершафт.

Ворчание собаки стало громче, оно исходило уже не из пасти, а из самой глубины груди. Это было наивысшей степени угрозой. Похоже, собеседник писателя понимал это

— Слышь, уйми своего волка, — произнёс он, снял пистолет с предохранителя и взвёл затвор, чего ещё минуту назад делать не собирался.

— Спокойно, Рольф, всё нормально, — писатель в любой ситуации доверял главному своему оружию – слову.

Весь прошедший день пёс был не в духе. Когда ему было плохо, он искал утешения в общении с мамой. Но сегодня, похоже, маме тоже было не хорошо. Она почти не выходила из спальни, ну, разве что, до ванной, смочить полотенце, и обратно. «Ох, не до тебя мне сегодня». Почти не ел. На дневной прогулке сделал свои дела и сразу домой. А поздно вечером, когда хозяйки уже не было, и вовсе пытался отказаться выходить на улицу. Лёг у порога и положил морду на лапы, отвернувшись к стене.

— Да что с тобой сегодня? – заволновался хозяин и взял его за нос.

Нос был влажный и холодный.

— Пойдём, симулянт ты этакий, сделаем хотя бы один кружок.

Уж как не хотелось выходить псу, а пришлось. Ещё хозяин на крыльце не успел надеть на него ошейник, а он уже углядел человека, вставшего со скамейки на той стороне улицы, и с этого момента не сводил с него глаз. А когда человек преградил им дорогу, он понял, что это враг и осознал, какую опасность тот представляет для хозяина. Пёс почувствовал, как на холке поднялась шерсть и приготовился к прыжку, когда хозяин сказал, что всё нормально. Да какое тут нормально! Правой рукой враг держал предмет, способный издавать громкий звук. Звук был оглушительным, пёс знал это, предвидел это и не боялся этого. Надо было сделать отвлекающий прыжок влево, потом сразу вправо. Между этими прыжками он и должен был услышать звук. Потом он вцепится в кисть врага, а когда тот выронит свою хлопушку, сразу перехватит его руку выше локтя, а там и горло было уже рядом.

Пёс прыгнул, одновременно почувствовал рывок поводка и услышал команду «Фу!» Тут и прозвучал хлопок. Последней его отлетевшей мыслью стало, что он не смог защитить хозяина.

Глава 17

 

Жена писателя поздравила именинника, с удовлетворением увидела искреннюю радость в его глазах при виде подарка, расцеловалась со сватьей. Сидя за столом, от шампанского она отказалось под тем предлогом, что пьёт лекарства, да и за рулём. А потом старательно смеялась, слушая старые анекдоты виновника торжества. Рассказывать их он не умел, но любил. Гостья вспомнила слышанную где-то фразу, что не бывает неприличных анекдотов, бывают не смешные. Эти были не смешными. Дочка, глядя на маму, понимающе улыбалась: «Сочувствую». Было около десяти, когда гостья засобиралась домой. Хозяйка произнесла дежурную фразу «А чего так рано?» и щедро собрала сухой паёк свату и отдельно – косточки от холодца для собаки. В зеркало заднего вида жена писателя увидела, как вышедшая проводить её компания машет вслед и мигнула аварийкой: «Пока-пока». Включила радио.

Часы на крыше бывшего кинотеатра показали 23.11, когда она свернула в свой переулок. Улица была пуста, только какая-то пара на тротуаре со стороны парка, видимо, только что остановившись, обернулась и смотрела в сторону её дома. Что их там привлекло? До дома оставалось не больше сотни метров, когда в её сознании отложилась картина: рядом с аркой, ведущей во двор, склонился мужчина над каким-то тёмным предметом, лежащим у него в ногах, а напротив него стоял другой. Через мгновение она узнала мужа и включила дальний свет. Увидела, как вспыхнул светоотражающий логотип на куртке, не вызывающий сомнения в её владельце. Над опущенным пистолетом в его руке таял дымок. Тёмным предметом на земле оказалась лежащая неподвижно собака, обречённость была в облике склонившегося над ней мужа. Потом муж выпрямился, а человек в куртке поднял пистолет.

Мелькнула предательская мысль – оставить всё как есть, и пусть будет что будет, а руки уже повернули руль резко вправо. Джип подбросило на бордюре, и он вылетел на тротуар. Нога на каблуке вдавила педаль газа в пол. Только бы не опоздать!

Ту секунду, чтобы успеть нажать на крючок, дал ему хозяин собаки, остановивший её рывком поводка. Бахнул выстрел, зазвенела гильза, выброшенная затвором на бетонные плитки. Страшная, с пеной в уголках рта пасть теперь лежала в полуметре от его ботинка. Задняя лапа конвульсивно вздрагивала. На короткий миг в мозгу стрелка вспыхнул образ любимой. Выражение лица её было строгим и сосредоточенным. Он почувствовал, что она рядом и быстро взглянул на дверь подъезда. Дверь была закрыта.

Склонившийся над псом хозяин выпрямился, и стрелявший увидел перед собой глаза с выражением безумной ярости в них. Рука ещё чувствовала отдачу оружия, когда он поднял пистолет и вдруг услышал звук взревевшего автомобильного мотора. Было ясно, что водитель направил машину на него и уже одним этим вызывал уважение к себе. Ну что ж, теперь кто кого. Ослеплённый ярким светом фар, не опуская руку, он развернулся всем корпусом к машине и выстрелил в лобовое стекло со стороны водителя. Пуля пробила лобовое стекло, ударила по касательной в литой образок на груди водительницы, согнув его, и, кувыркаясь, застряла между мягким потолочным покрытием салона и жестью крыши.

Бригада скорой помощи, которая прибудет сюда через семнадцать минут, констатирует у пострадавшей шок от контузии и расплывающуюся чёрную гематому в области грудины.

Ничего не изменилось. Времени на ещё один выстрел не было. Но ширма закрылась. Теперь, преисполненный чувства мести за потерю сына, друга, любимой женщины, за всю свою пропащую жизнь он будет стрелять до последнего в магазине патрона. Только надо было сделать два шага в сторону, чтобы избежать удара – он стоял между деревом, располагавшимся за спиной, и хромированным кенгурятником летевшего на него джипа. Опорная нога встала в лужицу с первыми опавшими листьями, но вместо того, чтобы оттолкнуться, скользнула в них. Он остался стоять там, где стоял и только успел сообразить, что пропал, что это конец.

Лиепая 2008-2020.